Галина Викторова - За твоей спиной

Я прошла наверх по парадной лестнице с затейливыми коваными перилами (почти такой, какая мне представлялась в мечтах, только без ковра и секъюрити), и первое, что меня потрясло — это контраст почти летней жары на улице и могильного, жутковатого холода внутри. Кладка мощных стен была рассчитана на взрыв любой химической ерунды, но совершенно не пропускала тепло, а высоченные сводчатые потолки и узкие путаные коридоры усиливали впечатление то ли морга, то ли склепа. Большинство встреченных сотрудников куталось в шерстяные кофты, водолазки и свитера с высокими воротниками, у некоторых даже шарфы были повязаны.

Чтобы не простудиться, наивно подумала я.

Второе наблюдение: на кафедре царила тишина. Похоже, здесь было принято общаться шепотом. Впоследствии я отметила, что разговаривающие имели странную привычку часто и нервно оглядываться.

Кудряво-черноволосый невысокий профессор, тот самый зав кафедрой с геометрическим именем, интенсивно поздоровался со мной. Задал пару вопросов, не дослушал ответов и, беспокойно потирая шею, перепоручил меня доценту Липецкой.

Нимфа-доцент оказалась пожилой, нездорово полной женщиной. Войлочные тапки на отекших ногах, одутловатое бледное лицо, очки с толстыми линзами.

Познакомившись, руководительница передала меня, как эстафетную палочку, ассистенту Максиму Стрельникову, предложившему сразу перейти на «ты» и звать его Максом.

Макс потащил меня на экскурсию по кафедре, вполголоса комментируя все, что нам попадалось.

А попадалось многое. Огромный амфитеатр лекционного зала (зудят лампы дневного света, хмурый лысоватый лектор вещает что-то осоловевшей аудитории), просторные учебные лаборатории (стайки студентов сосредоточенно обкапывают кислотой белые халаты), научные лаборатории, размером поменьше. Классы, где идут занятия (какая-то невеселая младшекурсница, стоя у доски, обреченно грызет мелок. Так засыпавшийся разведчик прокусывает капсулу с цианидом, зашитую в воротничке). Преподавательские, лаборантские, запасной выход, склад, музей.

Тишина.

И неестественный пронизывающий холод — везде.

— Тут у вас так… хым… «готичненько», как говорится… Прямо готовая декорация для фильма ужасов. Так и вижу себя в главной роли: Анна Сидорофф — победительница зла. Колотун, аж зубы стучат… И бледные все… Слушай, Макс, а у вас тут никакие порождения тьмы не водятся? Зомби там… упыри-вампиры, — я попыталась скрыть за шуткой непонятное беспокойство.

Мой проводник остановился, словно стукнувшись о невидимую преграду. Посмотрел на меня.

Никогда, никогда не забуду его взгляд.

— Нет тут никакой тьмы, не придумывай глупости. Я все лето в этих стенах проторчал, автореферат доделывал — вот и не загорел. А температура… Отопительный сезон начнется — еще жарко будет, увидишь.

Он помолчал, потирая шею точь-в-точь как завкафедрой (подражает начальству, сделала я очередной идиотский вывод), и немного невпопад добавил:

— Ты только по вечерам не задерживайся, не советую. Транспорт в городе плохо ходит.

В музее, в полуподвале, дремала под слоем пыли история кафедры и ее первого руководителя, главной североградской химической знаменитости, профессора Льва Ерминингельдовича Ставровского.

Музей как музей: книги и документы в витринах, на полках — химическое стекло, под ним — семейство ступок, от крохотной, с наперсток, до солидной, способной вместить не очень раскормленную бабу Ягу. В тяжелых шкафах вдоль стен таились медные коленчатые штуки неясного назначения, весьма научно выглядевшие. И надо всем — в центре, напротив входа, над неохватным письменным столом — потемневший портрет Ставровского. Большой портрет, в полстены. Строгая одежда, красивая трость с блестящим набалдашником: профессор повредил ногу в результате неудачного опыта. Надменное узкое лицо с пронзительными глазами.

Портрет ошеломлял. Казалось, я слышу:

— Да. Я величина мирового уровня. Светило. Основоположник и корифей. Я заложил краеугольный, внес весомый, сделал решающий и навеки вписал, а моя имен`ая реакция приведена во всех школьных учебниках. А ты кто, нелепая пигалица в джинсиках?

(Увы, предательница-юбка не просохла к утру, и вместо делового костюма мне пришлось надеть несерьезные, несолидные, просто вопиющие джинсы с розовой кружевной отделкочкой).

До сих пор стыжусь этой детской выходки: улучив момент, когда Макс отвернулся, я показала портрету язык.

Ох, не нужно было этого делать…