Марианна Алферова - Золотая гора

— То, что это не наш модуль, — самодовольно ухмыляясь, заявил Бетрей.

— Но меня направили именно к вам!

— Извините, ошибочка вышла. Прокатитесь на Пятые огороды. Или на Седьмые. Скорее всего на Седьмые, у них новая мена, большой забор. Прямиком к ним полчаса лету на вашем аэрокаре.

— Но вы здесь главный, господин Бетрей, — оледеневшим от злости голосом напомнил Одд. — Над всеми этими Первыми, Вторыми, Десятыми огородами… Или нет? А, может, главный кто-то другой?

Господин Бетрей сделался алым, как перезрелый помидор, но плотно стиснул губы и придавил рвущуюся наружу ярость, как черная пленка придавливает на грядках сорняки.

— Я главный, и я не занимаюсь пустяками, — прошипел Бетрей, налегая на "я", как на лопату.

— Да, главный не должен заниматься пустяками. Только я уверен, что мой случай — не пустяк.

И бизер демонстративно развернулся на каблуках, закручивая в две спиральки светло-серый бархатистый ковролин.

Как только мистер Одд ушел, Бетрей нажал кнопку селектора:

— Спустись в зал и купи мне стакан, — приказал он секретарше.

Через несколько минут господин Бетрей азартно считал грани. Но у него ничего не получалось: всякий раз он насчитывал только шестнадцать граней. Разозленный, он налил виски не в белый пластиковый стаканчик, а в этот, немытый, со сколотым краем, и выпил залпом. Потом отер тыльной стороной ладони губы и, кривясь, будто мучился икотою, спросил:

— Кстати, а кто опекает Иванушкина?

— Вожу на прикопку смотреть. Туда — девять фик, обратно — двадцать. Если на аэрокаре, разумеется вашем, то десять туда и обратно, — мальчишка в огромном взрослом ватнике и меховой облезлой шапке весело сообщал Генриху Одду условия найма.

Из-под шапки выглядывало худое личико с приплюснутым носом и шербатым ртом. Огромные глаза цвета мокрого асфальта смотрели не то насмешливо, не то осуждающе. Левый глаз был заметно выше правого, и оттого казалось, что один глаз смотрит в сердце, а другой — в лицо. Ребенок держал в руках бутылочку с голубым крестом и уже выпил половину мутно-белого раствора.

— Ужасная гадость, — сказал мальчишка Генриху, будто старому знакомому. — Из чего только бизеры эту муть делают? Наверняка из мусора. И еще две фики берут.

— Прикопка мне не нужна, — отвечал Генрих.

— Только учтите, — мальчика отшвырнул бутылочку, — в сад я вас не повезу. Сад — запретная зона. Там на прошлой недели опять аэрокар разбился. У деревьев высота обманывает. Кажется, чуть-чуть от земли, а подлетишь ветви аж до самого неба.

— А разве в огородах яблонь нет?

— Есть, конечно… — неопределенно протянул мальчонка. — Да только непруха с этими яблонями в огородах. Вот мой дядька, к примеру. Посадил пятьдесят яблонь, холил их, лелеял. Только они стали урожай давать, как дядька взял и помер. Не жмыхом стал, а именно помер. А наследники все яблони вырубили. Картоху насадили. Картоха надежнее. А если у кого урожай яблок, то мальчишки в ватаги сбиваются и в набег. В прошлом году двоих пацанов застрелили. А еще один с яблони упал и позвоночник сломал. Но не помер. Теперь лежит, башкой только шевелит, руки и ноги онемели. Папка с мамкой его на мену хотят свезти — пускай хоть с мальца толк какой будет. А в этом году набегов не будет, потому как и яблок не будет. ОБЫЧНЫЕ яблони не цвели.

— Мне не нужен сад. Нет. Нужен донор.

— Это не ко мне, — энергично махнул рукой мальчишка. — Я на мену не хожу. Меня мамка с батей пытались туда пристроить, сами отвели, и талончик на перекачку получили. Под него водки набрали и сапог резиновых три пары, а я… — мальчишка внезапно замолчал. — Или вы уже засажены?

— Видимо, да… — кивнул бизер.

— Давно?

— Четыре месяца назад.

— Зачем же вам еще? Не доели?

— Думаю, напротив, объелся.

— Леонардо! — окликнул мальчика низкий женский голос.

Открытый белоснежный аэрокар висел в полуметре над землей, приподняв вверх прозрачный обтекаемый нос, поэтому женщине на сиденье пришлось откинуться назад. Лет ей было уже за тридцать. Узкое смуглое лицо с черными, чуть косо прорезанными глазами, щедро обсыпали темные родинки, а одна, величиной с горошину, угнездилась на верхней губе, придавая тонкогубому рту выражение змеиного ехидства. Темные волосы, тонкие и прямые, были стянуты на затылке и заколоты черепаховым гребнем. Черное шелковое платье с серебристым отливом, закрывало не только плечи, но и шею, зато полностью оставляло открытыми руки.