Эдуард Геворкян - Прощай, сентябрь !

Со стороны реки ветер несет какой-то желтоватый пух.

В соседнем помещении вдоль стены лежат ящики. Почти до потолка. Это мой архив, извлеченный из глубин Центрального Свода. Записи, наблюдения, видеотека, сочинения, рисунки, результаты контрольных замеров... Один из ящиков набит картинами Гриши, в девять лет он до самозабвения увлекся акварелью, через год внезапно переключился на биомоделирование и начисто забыл про краски. В другом ящике среди прочего лежит матерчатый пес с разными ушами - его сшила Ирма в три, нет, в три с половиной года.

Ящики постепенно опорожняются, приходится наращивать полки: видеоблоки отдельно, журналы наблюдения - отдельно, дневники, мои дневники - на другую полку. Это холст, грунт, первые мазки, а потом все должно сложиться в единую картину, название которой - Белая Книга.

Скоро я начну складывать осколки воедино, а пока кружу по комнате, как тогда, год назад...

Я кружил по комнате, стряхивал остатки гипнаркического беспамятства. Когда окончательно пришел в норму, входная панель отошла в сторону и объявился Клецанда в сопровождении двух молодых людей.

- Что все это означает? - спросил я, заложив руки за спину.

Клецанда не обиделся.

- Видите ли, - доброжелательно сказал он, - нам обязательно нужно побеседовать с вами.

- С каких пор Общественный Контроль взял на себя функции Совета Попечителей?

- Хорошо. С этого и начнем.

Он кивнул сопровождающим, и те вышли.

Тут я понял, что они были вроде, как их... да - телохранителей. На всякий случай.

Мне стало смешно. Мальчикам лет за тридцать. Клецанда, пожалуй, мой ровесник. Но если бы я позорно сорвался в истерику, то мог их телам нанести некоторый ущерб. Троим меня не удержать.

- Вы только выслушайте меня, а выводы делайте сами и не обязательно сейчас. - Клецанда потрогал усы и продолжил: - Виновный должен быть наказан и будет наказан. Прекрасно! Но остальные, остальные! Я преклоняюсь перед Дидаскалом! Я преклоняюсь перед Учителями, сделавшими наш мир прекрасным и справедливым, насколько это сейчас возможно. Но, клянусь памятью первых Учителей, система образования себя исчерпала! Где же логика? Простая логика отношений требует, чтобы и Десятку, в которую вы входили, лишили полного доверия, а значит, вина ложится и на вашего Учителя, и на его Десятку, и на его Учителя, и так далее... Вы не находите?

- Не нахожу.

- Да? Но вы обратили внимание на то, что о-г здравого смысла до абсурда мы совершили путь всего в один шажок? Три века демонтажа традиционной семьи...

- А ведь вы не из Общественного Контроля, - перебил я, с бесцеремонным любопытством разглядывая Клецанду, - вы "персоналист"!

- Рад за вас, - быстро ответил он, - это упрощает дело!

Минуту или две мы молча смотрели друг на друга. Мне наконец воочию довелось увидеть "персоналиста". Не героя анекдотов курсантских времен, не сотую долю процента социографических справок (мелким шрифтом в специальном приложении для научных библиотек), а живого, натурального "персоналиста". Их на Земле и в радиусе обитания несколько сотен, ну, может быть, чуть больше тысячи. Даже не горсть, даже не капля. Но все-таки нормальные, полноценные люди, которые в какой-то момент отрекались от Десятки и Учителя, публично снимали с себя ответственность за других и отвечали сами за себя. Общество могло позволить себе такое отклонение, да оно не обращало на них почти никакого внимания. Дети, правда, иногда задавали вопросы - до них доходили всякие слухи, но слухи эти ютились где-то между жутковатыми сказками и ночными историями.

- Вы нам нужны! - заявил Клецанда. - Пора наконец показать всем, какие идеи мы можем предложить миру. Разумеется, до референдума дело не дойдет, но дискуссию мы затеем славную. К тому же совершенно безразлично, чем она кончится. Важен прецедент, понимаете? Если вы опротестуете...

Он говорил, уговаривал меня, а я молча смотрел, как он размахивает руками. Вдруг мне показалось, что он разыгрывает маленький спектакль, а сам наблюдает со стороны и ждет моих реплик. Когда я окончательно уверился в этом, он на полуслове оборвал себя, улыбнулся и тихо сказал:

- Только не подумайте, что я подкапываюсь под основы бытия. Я не зову вас в наши ряды. Хотя стоило бы попытаться... Скорее всего, вы никогда не будете с нами, но рано или поздно возникнет сомнение: а все ли возможности старой этики мы перепробовали, прежде чем ее сломать?

Мне стало скучно. И стыдно. Стыдно за его Учителя, пусть даже Клецанда и отрекся от него.