Рэй Брэдбери: Травинка

Кронт проскрежетал:

— Мы ничего не боялись!

— Неужели? Ну, допустим. Позволь мне все же договорить. Мы сбивали летящих птиц, опыляли насекомых с воздуха, убивали цветы и травы, но одна слабая травинка все же уцелела, я нашел ее, принес к себе, выходил, и она стала у меня расти — за сто лет выросло десять миллионов травинок. Я занялся их изучением, потому что они состояли из растущих клеток. Каково же было мое ликование, когда появился первый цветок!

— Цветок?!

— Совсем маленький. Синий цветок, результат тысячелетних опытов. От него пошли новые цветы, потом еще и еще; через пятьсот лет удалось вывести целый куст, а четыре столетия спустя — деревце. Это было удивительное время, доложу я вам, время трудов и наблюдений.

— Но это! — вскричал Кронт. — Как тебе удалось?

— Я начал поиски. Прочесал весь мир. Если удалось найти одну травинку, рассуждал я, значит, можно отыскать и что-нибудь другое, хотя бы чудом ускользнувшую ящерицу, змею, да мало ли что. Мне чрезвычайно повезло. Я поймал маленькую обезьянку. С тех пор миновало тысячелетие, даже больше. Содержание в лабораторных условиях, искусственное осеменение, исследования на генном и клеточном уровне — и вот результат, причем неплохой.

— Этот вид деятельности запрещен.

— Знаю. Строжайше запрещен. Скажи-ка, верховный, известно тебе, зачем на Земле уничтожили все живое?

Верховный помедлил:

— Чтобы обезопасить правительство Оубота.

— Разве ему что-то угрожало?

— Коррозия.

— Нет, кое-что посильнее коррозии, — негромко сказал Ультар. Нам угрожал иной образ жизни и мышления. Восхитительное несовершенство, непредсказуемость, искусство, литература — вот в чем была угроза, поэтому мы истребили живую материю, объявив ее крамолой, запретили даже смотреть на живую плоть и упоминать ее в разговоре.

— Ложь!

— Вот как? — не сдавался Ультар. — Скажи, кому принадлежал мир до нашего прихода?

— Мир всегда принадлежал нам. Всегда.

— А где же была живая материя? Объясни.

— Она представляла собой всего-навсего эксперимент, который случайно вышел из-под нашего контроля, да и то ненадолго. Какой-то ученый из Оубота по недомыслию создал чудовище из плоти и крови, оно принесло потомство, и эти особи стали служить Оуботу, а потом на какое-то время сумели свергнуть наше правление. В конце концов Оубот вынужден был их уничтожить.

— Религиозный догматизм! — возразил Ультар. — Тебя приучили думать именно так. Но я-то знаю правду. Все имеет свое начало, верно?

— Разумеется. Все имеет свое начало. В Евангелии от Металла сказано, что Вселенная была выточена одним резцом Великой Машины. Все мы — лишь маленькие оуботы этой Великой Машины.

— Но ведь все началось с самого первого оубота?

— Именно так.

— Кто же его создал?

— Другая машина.

— А что было еще раньше, в самом начале? Кто создал машину, создавшую Оубота? Я отвечу. Живая материя. Она создала первую машину. Живая материя когда-то правила этим континентом и всеми другими континентами. Потому что она развивается. А машины не развиваются, их собирают в готовом виде. Сконструировать их могла только живая материя!

Верховный пришел в бешенство:

— Нет, нет! Что за дикие домыслы!

— Слушай дальше, — сказал Ультар. — Мы не желали терпеть рядом с собой живых, несовершенных людей. Они виделись нам глупыми и нелепыми; более того, они занимались изобразительными искусствами и музыкой. Они были смертны. В отличие от нас. Мы их уничтожили потому, что они путались под ногами, занимали место в нашей безупречной Вселенной. А после этого при шлось лгать самим себе. Мы, по-своему, безмерно тщеславны. Как человек выдумал себе бога по своему образу и подобию, так и мы выдумали себе бога, похожего на нас. Не могли же мы допустить, что наш бог подобен человеку, вот мы и уничтожили все проявления жизни на Земле, наложив запрет на всякое упоминание протоплазмы. Мы остались машинами, которые созданы машинами, такова суть, такова истина.

Он закончил свою речь. Все молчали. Наконец Кронт спросил:

— С какой целью ты это сделал? Зачем сотворил несовершенную особь из живой плоти?

— Зачем? — Ультар повернулся лицом к ящику. — Взгляни на это создание, на человека. Он мал и беззащитен. Его жизнь чего-то стоит, хотя бы по причине этой беззащитности. Из своих страхов, тревог и сомнений он и создавал когда-то великое искусство, великую музыку, великую литературу. А мы? Мы не создаем ничего. Какой смысл что-то создавать, если наша цивилизация вечна и не отягощена ценностями? Ценно лишь то, что преходяще, дорого то, что может исчезнуть. Солнечный день хорош для нас только тем, что таких дней — множество, все видели подобные дни, но погода, в силу своей переменчивости, — это одно из немногих проявлений красоты, с которым мы вынуждены мириться. А мы неизменны, потому для нас не существует ни красоты, ни искусства. Смотрите: вот он лежит и видит сны, но скоро проснется. Маленький, мучимый страхом человек, всегда стоявший на волосок от гибели, — он создал прекрасные книги, которые намного переживут своего создателя. Я видел эти книги в запрещенных библиотеках: в них объясняется, что такое любовь, нежность, ужас. А что представляет собою музыка, если не восстание против зыбкости бытия и неминуемой смерти? Какие совершенные творения созданы этими несовершенными существами! У них были возвышенные помыслы и возвышенные заблуждения, они вели войны и делали непростительные ошибки, но нам, совершенным, это недоступно. Действительно, нам недоступна смерть, в нашей среде это редчайшее явление, оно не относится к разряду ценностей. А этот человек знает, что такое смерть и что такое красота, потому-то я и начал опыты с живой материей — чтобы вернуть в этот мир хоть частицу красоты и зыбкости. Только тогда жизнь приобретет для меня смысл, хотя мои скромные возможности не позволят мне ощутить это полной мерой. Он познал радость боли — да-да, боль тоже может приносить радость, ибо не дает забыть о чувствах; он жил, принимал пищу — нам это недоступно; он познал таинство любви и воспитания себе подобных; он познал состояние сна, в котором к нему приходили сновидения — с нами такого не бывает; вот и теперь ему снятся чудеса, каких нам не увидеть и не постичь. А вы стоите перед ним в страхе, вы боитесь всего, что прекрасно и бесценно.