Владимир Бровкин: Корова на Луне, Призрак ущелья Анны [Сборник]

Я автоматически отстегнул гермошлем и тут же поплатился за неосторожность. Давление в помещении оказалось в несколько раз меньше нормального. Воздух, вырвавшийся из моего скафандра, отбросил прочь легкий прозрачный гермошлем.

Мне показалось, что в груди взорвалась бомба. Голову сжало тисками, тысячи раскаленных игл впились в мозг, в глазах потемнело и посыпались искры. Задыхаясь, теряя сознание, я упал на колени, на ощупь нашел свой гермошлем-, но так и не успел водрузить его на место. Сознание покинуло меня.

Что происходило дальше, могу только предположить.

Наверное, хозяева подземелья догадались, что я стал жертвой взрывной декомпрессии, и довольно оперативно засунули меня в барокамеру. Благо, она у них оказалась.

В атмосфере пещеры, как и в американских кораблях начала космической эры, почти полностью отсутствовал азот, его лишь частично заменял какой-то инертный газ. Это позволяло поддерживать давление значительно меньше атмосферного.

Очнулся я в мрачном прямоугольном подземелье, — вырубленном в известняковом массиве. Окон не имелось.

Пластиковая дверь была приоткрыта. Вся мебель: пластмассовые кровать, стул, тумбочка. Под потолком — тусклая электрическая лампочка.

Мой боевой скафандр исчез. Комбинезон с майорскими погонами висел на спинке стула, а сам я лежал в чужой зеленой и влажной пижаме в жесткой постели. Кожа нестерпимо зудела. Меня тошнило. Болели суставы и грудная клетка. Легкие пылали огнем.

«Так, — оценил я свое состояние, — кажется, схлопотал кессонную болезнь. „Кессонки“ мне только и не хватало для полного счастья. „Профессионал“! Мог бы и на датчики взглянуть прежде, чем гермошлем скидывать».

Уставился на портрет Гитлера, как кролик в пасть удава. Я с трудом сел в постели. Голова пошла кругом, боль в суставах резко усилилась. Я застонал.

Что-то мягкое и теплое коснулось моей ноги. Я вздрогнул и посмотрел на пол.

Возле моей ноги сидела… кошка!

Черная.

С белой грудью.

Она зловеще урчала.

Я окаменел. Страх сковал мышцы. Даже боль в груди и суставах моментально улетучилась.

«Садисты! — билась в голове затравленная мысль. — Звери! Кошкой убить решили! Пулю пожалели, гады! Лучше мне было от кессонки загнуться».

Кошка тихо мяукнула и потерлась головой о ногу.

Я затаил дыхание, боясь шелохнуться. Главное, не прозевать момент прыжка. Может, и удастся увернуться.

Медленно, очень медленно я прикрыл левой рукою горло.

Кошка присела и явно приготовилась прыгнуть.

Я напрягся, ожидая молниеносный бросок. Голова кружилась. Все тело покрылось холодной испариной.

Лишь бы не прозевать.

Кошка прыгнула неожиданно плавно и невысоко. На колени.

«Растягивает удовольствие, стерва», — мелькнула мысль.

Нервы мои сдали. Я резко сбросил кошку с колен, метнулся в сторону.

Но ответный бросок… не последовал!

Сбитая с колен кошка вякнула, ударившись о противоположную стену, упала на пол, вскочила на ноги, испуганно вытаращила глаза, выгнулась дугой, фыркнула и выскочила в приоткрытую дверь.

Я обессиленно откинулся спиной на стену. Все тело колотил озноб. Кровь бешено билась в ушах. Я ничего не понимал. Что в самом-то деле произошло? Почему она убежала? Почему не повторила прыжок и не прикончила меня? Что ей стоило расправиться с безоружным человеком? И почему она вообще так странно себя вела: терлась о ногу, мяукала? Она должна была подкрасться незаметно и напасть неожиданно. Страшнее кошки врага у человека нет. Уж кто-кто, а я знал это не со слов.

Нет, здесь что-то нечисто!

Дверь распахнулась на всю ширину, и в комнату вошел старый, сгорбленный мужчина в белом халате.

— Доброе утро, — сказал он по-английски.

— Хелло! — прохрипел я, с трудом сдерживая дрожь во всем теле. Боль снова вернулась в суставы и грудную клетку.

— Я подумал, что-то случилось, — проговорил мужчина неуверенно. — Кошка вылетела из палаты, как угорелая.

Я нервно засмеялся и закашлялся от смеха и боли.

Огонь в легких разгорелся с дикой силой.

— Случилось, — прохрипел я на английском языке, наконец справившись с кашлем. — Эта тварь не сочла нужным меня прикончить.

— Ценю юмор, — сказал доктор с усмешкой и присел на стул. — Даже черный. Если человек шутит, дело не так уж и плохо.

«Ну вот, в юмористы записали», — горько подумал, я.

— Русский? — спросил доктор, прослушивая меня какими-то допотопными приборами.

— Русский, — ответил я.

Говорить мне было чертовски трудно.