Ярослав Голованов - Контакт

Мать Седова сидит на краю стула у маленького письменного столика в доме заведующей клубом Любови Тимофеевны, той самой, которая во время торжественной встречи Александра Матвеевича дирижировала оркестром. Любовь Тимофеевна кутается в платок, неотрывно смотрит на телеэкран.

- Тимофеевна, - говорит мать Седова, теребя в руках мокрый платочек. Ты грамотная, объясни мне, глупой, что это? Я ничего не пойму... Где этот грузинец? Куда они оба девались? Может, оно их съело? А Шура как же? Я ведь Шуру знаю, он ведь их вызволять полезет теперь. Господи, прости ты прегрешения наши...

Зуев перед журналистами:

- А теперь я готов ответить на ваши вопросы.

Вскакивает молодой человек с блокнотом.

- Газета "Юманите". На сколько часов автономной работы рассчитаны системы жизнеобеспечения скафандров?

- На восемнадцать часов...

Журналист смотрит на часы.

- Таким образом, в 3 часа 30 минут их ресурсы должны иссякнуть?

- Да, примерно так, - говорит Зуев.

Обсерватория Леннона на "Гагарине". У ее больших иллюминаторов собрались все четверо оставшихся на корабле. Нетерпеливое ожидание товарищей, отсутствие каких-либо обоснованных надежд на их возвращение все это создает атмосферу предельно тягостную.

- Мы теряем время, - резко говорит Раздолин. - Чем меньше у нас времени, тем меньше возможностей.

- Что ты имеешь в виду? - спрашивает Леннон.

Стейнберг выплевывает жвачку и отвечает за Раздолина:

- Ты понимаешь, что он имеет в виду. И все понимают, но не хотят говорить об этом. Их надо выручать. Я привык выручать своих товарищей, когда они в беде, понимаешь?

- Но как? - спрашивает Леннон, невидимый в тени на потолке.

- Не знаю, как! - горячится Раздолин. - Но он прав, - кивает на Стейнберга.

- Нет, ты знаешь! - резко поворачивается Стейнберг. - И все вы знаете, но вам говорить об этом не хочется. Вы же гуманисты. А я скажу. Надо взять лазерный бур с "Мэйфлауэра" и вскрыть эту штуку к чертовой матери, как консервную банку!

- Прекратите истерику немедленно, - спокойно и твердо говорит Седов. Мне стыдно за тебя, Джон. И, главное, хороша твоя психология: раз я не понимаю, надо хвататься за пистолет. Вспомним сорок восьмой - сорок девятый годы... И представьте себе, что тогда, у наших дедов не хватило бы разума и терпения.

- О каком разуме ты говоришь сейчас? - перебивает Раздолин. - Где тут разум?

- Уже то, что "Протей" погас, - спокойно объясняет Седов, - а значит, вновь собирает энергию, говорит о том, что она ему нужна. Зачем? Возможно, для проведения каких-то исследований, для выбора вариантов контакта...

- Когда муравей залезает тебе за шиворот, ты давишь его пальцем и выбрасываешь, а не выбираешь варианты контакта, - зло говорит Стейнберг. В синих подсветах чуть мерцающих панелей аппаратуры обсерватории его лицо кажется мертвенно-бледным.

- Я верю и хочу, чтобы ты верил: речь идет не о муравьях, - спокойно отвечает Седов. - И наше уверенное ожидание, наша выдержка и терпение это тоже проявление высшего разума.

- Может быть, у меня мало твоего "высшего разума", - отвернувшись к иллюминатору, говорит Стейнберг, - но ресурс регенераторов в СЖО еще меньше...

- Я прошу тебя - иди, отдохни, - тихо и ласково отзывается Седов.

- Правильно, - свирепея еще больше, говорит Стейнберг. - Я буду спать, а они - задыхаться!

Седов прерывает его резко:

- Я не прошу, а приказываю вам прекратить эти разговоры!

Все молчат.

Центральный зал управления полетом. У своего пульта - Зуев с лицом измученным и непроницаемым. Рядом с ним - Самарин.

- ...И все-таки мы обязаны попробовать изобрести еще что-нибудь. У нас есть час, - продолжает разговор Самарин, взглянув на табло, где неумолимо и бесстрастно менялись светящиеся очертания секунд и минут.

- Мы сделали все, чтобы они поняли: мы за продолжение контакта, говорит Илья Ильич. - "Гагарин" приблизился еще на 50 метров. Мы передали телеизображение автомата жизнеобеспечения, дали в двоичной системе предельный ресурс его работы, показали схемы атомов кислорода и азота. Мы использовали все возможные, спорные и бесспорные виды связи. Мы использовали все, что придумала наука за последние десятилетия для связи с внеземными цивилизациями. Нас уже поняли бы дельфины и мартышки...

- Спокойно. Мы пока разъясняли, - перебивает Самарин. - Это правильно. Но нельзя ли как-нибудь показать наше нетерпение, тревогу, наше недовольство, наконец?

На экране телемонитора связи с Хьюстоном - лицо Кэтуэя. Он строг и официален.