Валентин Аккуратов - Искатель. 1964. Выпуск №4

Нет ничего нуднее и в то же время опасней, чем пробираться над океаном. Особенно бреющим полетом. Машина идет на высоте девяти-десяти метров над гребнями волн, и сорванная ветром пенная пыль оседает на колпаке пилотской кабины. Мельчайшие капли влаги моментально высыхают, а соль делает стекла матовыми.

Сквозь них почти ничего не видно.

Не лихость и не ухарство заставляло нас брить пену волн. На такой высоте нас не могли заметить ни корабли фашистов, ни их подводные лодки.

История, о которой пойдет речь, случилась весной 1943 года, когда мы перегоняли «летающие лодки» типа «каталина» из Америки в Москву.

Каждый рейс я в качестве штурмана летал с новым экипажем советских летчиков. Мы получали машины на материковой базе, потом приземлялись в Гаване и через океан уходили в сторону Африки — к Мазагану. [1] Район Касабланки. Это было единственное игольное ушко на всем африканском северном побережье, где мы могли подсесть и заправиться. Фашистский генерал Роммель еще пиратствовал на континенте.

Во второй перелет, когда мы вылетели с Кубы группой в несколько машин, не все достигли конечной цели. Теперь мы стартовали поодиночке, со значительными интервалами.

А про первый полет даже вспоминать не хотелось. Совсем не хотелось. Из-за американского штурмана Эндрю Дрейка, которого нам дали в качестве своеобразного лоцмана На земле это был отличный компанейский парень. Но потом… Сразу после первого рейса мы упросили наше командование отказаться от американских навигаторов.

Я не хочу сказать, что все американские навигаторы похожи на Эндрю Дрейка, но у нас после встречи с ним не осталось никакого желания убеждаться в обратном. Чересчур дорого, может быть, пришлось бы нам заплатить за следующие пробы.

Тогда, в первый рейс, мы вылетели из Гаваны в отличном настроении. Население близлежащих к аквапорту кварталов каким-то образом узнало о том, кто мы и куда держим путь.

Проводили нас тепло, радушно. Надарили цветов и всякой снеди, среди которой оказались джин и виски.

Мы пробыли в воздухе около часа, когда командир забеспокоился: почему американский штурман до сих пер не доложил ему о поправках в курс и о местонахождении самолета? Конечно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят, но мы посовещались и все-таки решили побеспокоить Эндрю Дрейка. Командир отправился к штурману сам. Я — за ним.

Эндрю не заметил нашего появления в отсеке. Он безмятежно глядел в иллюминатор. Перед ним на разложенных на столе картах стояла почти пустая бутылка джина.

Командир потряс Дрейка за плечо:

— Где мы?

Отвлеченный от созерцания волн, Эндрю отхлебнул из бутылки и спокойно ответил:

— Над океаном.

— Но куда мы идем?

— Держи прямо! Мимо Африки не пролетим!

— Черт возьми! Африка большая!

— Если возьмешь левее — попадем в Европу.

— Что ты говоришь, Эндрю! Там же фашисты!

Эндрю предостерегающе поднял указательный палец (пока еще он мог это сделать) и произнес нечто наподобие напутственной речи:

— Только не бери правее. Ни в коем случае правее! Там — Индийский океан. Ни клочка земли. Ни клочка до самой Антарктиды! Ни градуса правее! Вперед и прямо!

Экипажу хватило бы ругательств до самой Москвы, но мы ограничились лишь получасовой односторонней беседой. Дрейк слушал нас, судя по улыбке, вполне внимательно и добродушно, отвлекаясь лишь только для того, чтобы отхлебнуть из бутылки. И к концу нашего «концерта» был только что тёпел.

Мы выволокли Эндрю из штурманской рубки и уложили спать в хвостовой отсек, на тот случай, если его вдобавок и укачает.

Пока возились, солнце скрылось за облаками. Погода испортилась. Волны стали так высоки, что нам пришлось подняться до пятнадцати метров. Это было полбеды, но скрывшееся солнце… Без него не определишься. Вести самолет надо было теперь мне, и я разозлился.