Александр Сивинских - Зверь с той стороны

— Пошли, — согласился я и поцеловал её в губы. Крепко-крепко.

— Только пусть щеночек пойдет с нами, — не терпящим возражений тоном потребовала Милочка. — Ты не против?

— Двумя руками за! — с воодушевлением воскликнул я. — Но мое согласие… оно ведь могло бы быть как-нибудь вознаграждено… м?

— Конечно, конечно, — сказала Милочка. — Я разрешу тебе не отворачиваться в тот момент, когда буду снимать сарафан. Доволен?

По пруду гуляла мелкая волна, веял прохладный ветерок. С недалекого шлюза доносился шум падающей воды. Случившиеся поблизости три взрослых гуся, опекающих десяток крошечных птенцов, встретили наше прибытие с крайним подозрением. А самая крупная птица, очевидно, папа, по-змеиному вытянув шею и расправив крылья, с угрожающим шипением засеменила навстречу.

Милочка тихонько, но азартно взвизгнула и спряталась за моей спиной. Щеночек Кучум — "Серебрянский треф", подарок Коли-однорукого — залился яростным лаем. Однако в момент оценил свои силы реально и благоразумно последовал за нею. И только я с уверенностью бывалого укротителя настоящих-диких-животных-не-чета-этому-пернатому-щипачу развел пальцы «козой» и зашипел в ответ. Ошеломлённый гусак вначале остановился, потоптался, поводя головой с раскрытым клювом вверх-вниз, а затем вдруг спасся бегством. Но бегством, полным некоторого даже достоинства. Отступил.

Осмелевший пёсик преследовал его — вприскочку и с рычанием — понятно, сохраняя безопасное отдаление.

Я обвил крепкой рукой тонкий — пятьдесят восемь сантиметров, ни миллиметра сверх того! — стан возлюбленной и сорвал с её губ долгий поцелуй, полный неподдельной благодарности.

— Завидна удача надёжного и непобедимого защитника прекрасных девушек! — воскликнул я самодовольно после разъятия губ. — Sic!

— Мог бы кричать и не столь громко. — Милочка легонько шлёпнула меня ладошкой по спине.

…Возле излюбленного мной купального места привольно расположились на отдых проезжие люди. Четверо м о лодцев в мятых трусах. Все приличной упитанности, с узнаваемыми рожами "конкретных пацанов". Или считающих себя таковыми. Из запыленной белой «японки» далеко не юного возраста (этакий косоглазый «универсал» с вынесенными далеко вперёд на крылья зеркалами заднего обзора, широкой полосой по бокам "под дерево" и рулем справа) рвался наружу разудалый блатнячок. Трапеза, судя по всему, проходила отнюдь не насухо. Кто-то уже подпевал сострадательно про "холодный столыпинский вагон", кто-то метал камни в плавающую неподалеку водочную бутылку.

— Идём на другое место, — сказала Милочка. — Не хочу рядом с этими…

— Сейчас, — сказал я. — Подожди минуточку.

Милочка пыталась удержать меня, но я был непреклонен. После великолепной победы над гусаком я чувствовал в себе грандиозный наплыв сил. И уверенности, что смогу эти силы применить наилучшим образом в любой ситуации. Пришлось ей сдаться. И остаться в отдалении — сердиться. И волноваться, конечно.

— Привет, путнички, — вкрадчиво, но с некоторой угрозой сказал я, приблизившись. — Отдыхаем-с?

Путнички обратили ко мне лениво-недовольные взгляды ("Чо ещё за пупок?"), но тут же: лежачие — вскочили, метатель камней — оставил свое занятие, подбежал и замер рядом с товарищами. Все как один по-солдатски вытянулись, отчасти даже подобрали животы и принялись не без преданности поедать меня глазами. Сразу сложилось впечатление, что ребята побаиваются. Причём изрядно.

Добро же! Я небрежно показал безымянным пальцем на «Тойоту» и одними губами сказал: «Звук». Метатель камней бросился к машине, неуклюже нырнул внутрь, музычка сначала надрывно вскрикнула (он повернул регулятор не в ту сторону) затем смолкла вовсе. Метатель вернулся — красное лицо, подёргивающаяся щека, — тыльной стороной ладони наспех вытер ставшие отчего-то мокрыми губы.

Ну точно, восхитился я. Так и есть, боятся!

Не выказывая такому неожиданному приёму ни малейшего удивления, я сунул руки в карманы и принялся беззвучно покачиваться с носка на пятку. К исходу второй минуты молчания путнички замялись и начали постреливать нетерпеливыми глазками на самого худого своего, самого старшего и, кажется, абсолютно трезвого товарища. Видимо, был он за главаря, а также за водителя старушки «Тойоты». Тому смотреть было не на кого, он виновато изучал носки своих сандалий. Затем решился:

— Остановились вот… похавать, там… то да сё…

— Ага, — сказал я. — Я понимаю, понимаю… — И вновь замолчал, глядя поверх голов, как Кучум с брезгливым видом обнюхивает колеса «Тойоты», а затем задирает на них лапку.