Сергей Лукьяненко - Человек, который разговаривал с ангелами

— Так бормочут русские харизматики, — профессор кивнул. — А вот так — американские: гиппо, геросто, непарос, борастин, форман, о фастос, соургор, боринос, эпонгос, ментаи, о дерипан, аристо, экрампос…

— Отличается, — заметил я.

— Разумеется! Глоссолалия — это нечто наподобие детского лепета, когда ребенок пробует на язык всевозможные звуки, фонемы языка. Точнее — языков. Родившийся младенец имеет в сознании определенную матрицу, схему того, как научиться разговаривать. Причем в схеме этой существуют все языки мира, даже самые экзотические. Перенеси русского младенца к бушменам, и он заговорит на каком-нибудь из койсанских языков. Перенеси в Кению — залопочет на суахили. И наоборот, разумеется. И в тот же срок, что и другие дети. Рождаясь, мы храним в себе зерна всех языков мира — и лишь от того, где мы живем, зависит, какое зерно даст росток, а какое сгниет!

Профессор энергично рубанул воздух ладонью, будто радуясь уничтожению лишних зерен. Я торопливо спросил:

— Так значит, глоссолалия — детский лепет?

— Ну, очень упрощенно, — поморщился профессор. — Скорее, это отдельные фонемы родной речи, которые не имеют нормальной языковой структуры, не подчиняются общим лингвистическим законам. Глоссолалия немца, русского, американца будет слегка схожа, но схожа именно общей бессмысленностью, хаотичностью. Однако по фонемам можно будет достаточно убедительно вычислить национальность говорившего! Кстати, забавно, но глоссолалия русских частенько похожа на немецкую речь. Почему? «Говорящий на языках» человек явно или неявно пытается сделать свой лепет не похожим на родной говор. А немецкий язык по своей структуре полярен русскому. Не зря же именно жителей Германии в России назвали «немцами», немыми. Не англичан, голландцев или французов, которых тоже было немало! Именно немцев…

Он замолчал и поморщился, явно потеряв нить разговора.

— Глоссолалия — это неструктурированная речь, состоящая из фонем родного языка, но которую говорящий пытается сделать как можно более чужой, иностранной, — сказал я. — Так?

— Так. А что мы имеем в случае вашего друга? Я был убежден, если честно, что услышу типичную глоссолалию, пусть даже и нерелигиозного генеза. Но… — он замолчал.

— Но?. — с надеждой спросил я.

— Я не улавливаю никаких фонем русского языка, — сказал Пётр Семёнович. — Ни малейших. Русский для вашего друга родной?

— Конечно.

— А какие еще он языки знает?

— Английский на туристическом уровне. Ну, читать-то он на нем может с трудом, а вот за рубежом объясниться сумеет… в магазине там или в баре…

Профессор хмыкнул. Повторил:

— Русских фонем нет. Английских тоже. Ни на один известный мне язык не похоже, но… Но это язык. Или очень хорошая его имитация.

— Некоторые слова повторяются, правда? — спросил я.

— Дело даже не в этом. Повторяются некоторые лексические структуры. А это подделать сложнее… по сути — надо придумать новый язык.

Я кивнул.

— Приходите ко мне… — профессор задумался, — завтра вечером. Хорошо? И непременно с этим вашим другом!

— Обязательно, — ответил я и поднялся с кресла.

Уже в дверях профессор спросил меня:

— Скажите, Андрюша… А часто с тех пор ваш товарищ говорит на этом языке?

Все-таки он застал меня врасплох, и под его насмешливым взглядом я не решился солгать:

— Да хоть каждый день. Попросишь — он и говорит. Чего говорит — не понимает, но говорит.

— Записывали? — спросил профессор с понимающей улыбкой. Я вздохнул и достал из кармана вторую флэшку.

— Берите.

— Завтра верну, — с улыбкой сказал профессор, забирая у меня карту.

Кабайлов ждал меня у метро. Высокий, черноволосый, немного похожий на кавказца, что служило причиной частых конфликтов с ментами, Димка топтался у совершенно ненужного ему табачного ларька. В ушах — наушники от плеера, на лице — привычная для москвичей уличная торопливость, призванная отпугивать попрошаек и заблудившихся приезжих, в руках — «Советский спорт». Димка мрачно изучал футбольную страницу — видимо, «Динамо» опять не порадовало.

Завидев меня, Дима свернул трубкой несчастную газету и отправил в урну. Торопливо вынул из ушей наушники, вопросительно кивнул.

— Заинтересовался, — сказал я.

— Оплиуап, — радостно сказал Дима.

— Соберись, — попросил я. — Не знаю, что такое твой оплуюап.

— Оплиуап, — горько повторил Дима.

— Оплиуап, — старательно повторил я и покачал головой. Нет, не получалось у меня скопировать Димин выговор. Вроде и все звуки на местах, а не то… — Кабайлов, кончай нести чушь!