Array Журнал «Если» - Если, 2010, № 5

Начало же было бурным. Одним из первых литературных агентов новоиспеченного Уильяма Тенна стал тоже не абы кто — сам Теодор Старджон. Он же в конце сороковых открыл начинающему автору мир американского фэндома — в последнем, кстати, долго бытовало мнение, что это всего лишь новый псевдоним Генри Каттнера. Символичное заблуждение! Но совсем скоро — после появления таких шедевров, как «Бруклинский проект», «Шутник», «Нулевой потенциал», «До последнего мертвеца», «Освобождение Земли», «Срок авансом» и «Уинтроп был упрямцем», — автора уже ставили в один ряд с тем же Каттнером, а также Робертом Шекли, Фредериком Брауном и Эриком Фрэнком Расселлом. Наиболее смелые критики и вовсе выводили творчество Уильяма Тенна из великой литературной традиции, у истоков которой стояли Свифт и Вольтер.

Доля истины в последнем сравнении присутствовала. Потому что Уильям Тенн мог быть просто заразительно-смешным, а мог подниматься до беспощадной, гневной и сардонической сатиры в духе более поздних Лафферти или Воннегута. Тот же упомянутый выше «Бруклинский проект» можно читать как уморительную и «окончательную» (в том смысле, что все сказано, тема закрыта) байку на тему временных «хроноклазмов». А можно — и так читали рассказ 1948 года тогдашние продвинутые американские фэны — как совсем несмешную сатиру на милитаристскую паранойю, на вековое презрение «яйцеголовых» со стороны военных и политиков. И конкретно — на сенатора Маккарти и затеянную им в первое послевоенное десятилетие «охоту на ведьм». Впоследствии Тенн не скрывал, что именно это и имел в виду, сочиняя свою историю о секретных экспериментах с машиной времени.

В 1968 году одновременно вышли его единственный роман «О людях и чудовищах» и единственная же повесть, изданная отдельной книгой, «Лампа для Медузы». Роман, переписанный из рассказа «Люди в стенах», критики сравнили со свифтовским «Путешествием Гулливера». Только на сей раз в положении знаменитого путешественника, попавшего не в Лилипутию, а в Бробдингнег, ощутило себя земное человечество, завоеванное инопланетными гигантами. Люди ютятся в своих жилищах, как мыши в наших домах. Но и, как мыши, практически неуничтожимы — вот вам и весь оптимизм…

Наконец, в 1974 году вышел рассказ, название которого говорит само за себя: «Таки у нас на Венере есть рабби!». В советские времена о переводе его нечего было и думать — абсолютный «непроходняк». Это сатирический рассказ о «Втором исходе» соплеменников автора на Венеру и о состоявшемся там Межзвездном неосионистском съезде. На котором главная буча развернулась вокруг вопроса по сути процедурного: можно ли считать евреями делегатов-инопланетян, говоривших на иврите, но при этом выглядевших как мятые, изжеванные коричневые подушки с короткими серыми щупальцами? Хотя для «окончательного решения» вопроса с публикацией рассказа в СССР достаточно было и «бронштейнско-троцкистской резолюции, направленной против Союза Советской Уганды с Родезией»…

В Америке рассказ тоже наделал много шума. Но в этой новелле — местами смешной, местами горькой и едкой — был весь Уильям Тенн. В одном из интервью он дал себе емкую и, как всегда, парадоксальную характеристику: «Я мистик. Знаете, такой сверхрациональный ортодоксальный иудей-атеист-мистик».

После этого вышло всего три рассказа — последний датирован 1994 годом. И писатель Уильям Тенн замолчал окончательно и бесповоротно.

Его отношения с любимым жанром уже несколько десятилетий напоминали прозу супружеской жизни — когда уже много «совместно прожито» и страсти молодости давно выветрились. Писатель по-прежнему высоко ценил «самую современную форму литературы, фундаментально замешанную на промышленных и научных революциях последних двух веков». Но его все больше и больше раздражало в суженой «обилие идиотизма, дурного письма, кликушества, насаждения культов и всего прочего, что совершенно неуместно, если речь идет о взрослой литературе».

И произошло то, что Фредерик Пол назвал «исходом писателя» — из мира, где его любили и ценили: «Он не умер — он просто ушел преподавать в Университет штата Пенсильвания. После чего оказался потерян для своих нью-йоркских друзей, потому что его университетский кампус затерялся где-то на территории очень большого штата Пенсильвания. И для литературы — потому что обнаружил, что преподавать ему интереснее, чем писать фантастику. А жаль».

Профессор Филипп Класс продолжал учить писать студентов, как до этого писатель Уильям Тенн, живя в районе нью-йоркской богемы Гринвич-Виллидже, помогал советами своим молодым коллегам. Таким, как Дэниел Киз, которого Тенн отговорил идти на уступки редактору, настоятельно рекомендующему Кизу закончить рассказ хэппи-эндом: «Если изменишь в этом рассказе хоть слово, я расшибу твоему редактору обе коленные чашечки!» — заявил Кизу вообще-то незлобивый Уильям Тенн. Молодой автор послушался, и мы, читатели, в итоге получили «Цветы для Элджернона». А молодой автор за «отбитый» рассказ — обе высшие премии, «Хьюго» и «Небьюлу».