Array Журнал «Если»: «Если», 2010 № 04

Как ни странно, это позволило англо-американским фантастам широко и мощно ставить в своих произведениях вопросы экзистенциальные, затрагивающие глубинные основы человеческого бытия. В своих лучших образцах западная НФ неизменно обращается к темам вечным: например, «Гиперион» Д.Симмонса — масштабная иллюстрация идей Пьера Тейяра де Шардена, помноженная на колоссальную битву с Антихристом — искусственным интеллектом.

Западные научные фантасты смело оперируют религиозными понятиями, символами и аллюзиями. Из недавних примеров можно вспомнить хотя бы роман П.Уоттса "Ложная слепота", по поводу которого критик В.Иванченко точно заметил: "Роман, замаскированный под вязкую, въедливую сайнс фикшн, на самом деле трактует теологические истины… Космосу наша душа не нужна. Она интересна лишь тому, кто нам ее дал. К нему и вернемся".

Следуя традициям европейского позитивизма, первые русские фантасты видели в будущем рационально устроенное утопическое общество. Но утопии — это не что иное, как секуляризованные представления о Царстве Божием. Воспитанные в православной традиции авторы XIX и начала XX века поневоле вносили в свои утопические построения, казалось бы, чуждые позитивистскому мировоззрению элементы. Жажда чуда требовала утоления, и полноценно утолить ее могли не технические усовершенствования, а социальные. Социум будущего в идеале должен быть совершенен столь же, как и тысячелетнее Царство Христа, обещанное Откровением Иоанна Богослова.

С первых шагов советской НФ в 1920-е годы тема Апокалипсиса грозно зазвучала со страниц романов. Речь в них шла о гибели старого мира. Отчетливо слышны апокалиптические мотивы в романе Алексея Толстого "Гиперболоид инженера Гарина". Авантюрист Гарин, талантливый человек, но движимый низменными страстями, посредством гиперболоида разрушает экономику старого мира, чтобы создать на его руинах собственное царство. Чем Гарин не Антихрист? Недаром в финале мы видим Гарина и его "божественную Зою" на необитаемом острове, от скуки разглядывающих проекты так и непостроенных дворцов. Царство Антихриста рухнуло, а где-то за горизонтом громоздятся неясные пока очертания утопии — Царства Божия на Земле.

Но апокалиптические мотивы не были самоцелью для советских писателей. Крушение старого мира в их творчестве выступало либо фоном для более яркого выражения экзистенции героя, либо прелюдией или даже необходимым условием для становления грядущего Царства. Причем очень часто авторы делали не всегда осознанный выбор между экзистенциальным переживанием героя и внешним деянием. Строить утопию, осваивать космос и одновременно переживать трагичность собственного бытия могли себе позволить лишь очень немногие. Ведь инженеры, ученые, космолетчики — прежде всего, люди дела, им не пристало сокрушаться по поводу того, что человек смертен. Риск профессии! Примирить героику созидательного труда и научного поиска с рефлексией в одном непротиворечивом образе мало кому удавалось из советских фантастов.

Дело в том, что, уповая на будущее, они невольно адресовали свои построения власти как единственному действенному рычагу переустройства мира. Известно, что Ян Ларри незаконченную сатирическую НФ-повесть "Небесный гость" адресовал не широкой публике, а лично товарищу Сталину, за что и поплатился. Другие писатели, не решаясь на столь радикальный шаг, не могли не взирать с надеждой в сторону Кремля. Но абсолютное доверие к власти лишало писателей возможности глубокого осмысления путей реализации утопии. Социализм, а затем и коммунизм были предрешены, как многие тогда верили, неумолимой логикой исторического прогресса. Точно так же, как было ранее предрешено грядущее Царство Христово в православном сознании русского человека. Космос интеллигенции окончательно замкнулся на государственной власти. Она стала высшей сакральной инстанцией.

Сведенное к научно-техническим новинкам чудо мельчало, но оставалось чудом. Прицел писательской прозорливости просто сместился на ближние цели. В послевоенный период в море фантастики установился практически мертвый штиль, но это было затишье перед бурей. Ведь появилось новое имя — Иван Ефремов.

По-видимому, "Туманность Андромеды" не могла возникнуть в иной период, кроме как в хрущевскую оттепель. Время новых, небывалых надежд на построение Царства, время грядущего прорыва в космос. И это было первое за долгий период "фантастического застоя" произведение, в котором мощно зазвучали экзистенциальные мотивы. Возможно даже, помимо воли автора.