Татьяна Грай - Сайт фараона

- Меня тоже от него тошнит, - рассмеялась Елизавета Вторая. - А поскольку он популярен, я специально занялась анализом - почему?

- Ну и почему? - с неподдельным интересом спросил он.

- Павич богат антуражем, но в своей основе он ситуативен, как какой-нибудь Бредбери. А ситуативная мысль, вообще фантазия ситуации очень быстро утомляет и надоедает, в ней нет глубины. Побежал туда-сюда, сделал то-это, убил одних, спас других... только фон действия и количество деталей различаются, а все остальное одинаковое. Такие книги устаревают мгновенно. Выживает лишь сущностное. То есть, применительно к истории литературы, единичное.

- Ну да, - кивнул он, - Софокл, например... только его никто нынче не читает.

- Ну и что? - возразила Елизавета Вторая. - Дело не в том, что его не читает тетя Валя-парикмахер. Дело в том, что он продолжает жить на сцене, его цитируют, его сюжеты используют снова и снова - именно потому, что он зацепился за вечность.

- Все равно он нужен лишь единицам, - продолжал упрямиться Никита.

- А высокая литература во все века была нужна лишь единицам, напомнила Лиза-дубль. - Разве народные массы в не столь уж недавние времена запоем читали Марселя Пруста? Или Набокова? И сейчас далеко не каждый одолеет, например, мысли Мураками, хотя с сюжетом, конечно, любой справится. А вот Павич - это для среднего интеллекта.

- Ну, не для такого уж и среднего.

- Нет, именно для среднего. Очень среднего. Павич использует описательно-разъяснительный стиль, грузит читателя словами и эпизодами - но не способен пробудить глубокую мысль. Это литература для тех, кто воспринимает бездумно, наслаждаясь процессом как таковым, радуясь тому, что узнает мудреные термины, а значит, и сам умный, - только и всего. И именно эти бездумные недавно возвели безумного графомана в ранг мессии.

- Ты о ком?

- О Платонове.

- Право, не знаю...

Он вдруг понял, что никогда не смотрел на литературу под таким углом. Хотя он и был человеком, использующим слово в качестве рабочего инструмента, книги он оценивал просто: нравится или не нравится. А из-за чего не нравится - таким вопросом не задавался. Некогда было. Ну, скучно написано. Занудно. Примитивно. Вот такие оценки... Потому что сам жил исключительно ситуацией. Естественно, он ведь журналист...

И теперь, очутившись в мире хотя и обычном российском, но при том все же непонятном и мистическом, тоже думал лишь о положении дел как таковом, не пытаясь понять глубинное содержание происходящего.

Пока он озадаченно размышлял на новую для него тему, Елизавета Вторая приготовила ужин. На столе как бы сами собой появились тарелки с бутербродами, расписная деревянная чашка с оливками (Никита мельком подумал, что, как ни странно, Хохлома и оливки отлично сочетаются между собой, несмотря на географическую удаленность друг от друга), зелень, огромный красный чайник с кипятком, чашки, коробка с пакетиками чая "Липтон" и большая банка "Nescafe".

- Давай, кормись, - предложила Лиза-дубль и засмеялась: - Только не переедай на ночь, чтобы кошмары не снились.

- Я вообще снов не вижу, - машинально ответил Никита, беря бутерброд с ветчиной. - То есть раньше не видел, - поправился он. - А вот в последнее время начало что-то странное сниться... - Он поднял взгляд на Елизавету Вторую и увидел, что она смотрит на него внимательно и с сочувствием. Впрочем, что тебе рассказывать... сама все знаешь. Но почему от этих снов так тяжело?

- Потому что перестройка сознания - тяжелый труд, - непонятно ответила Лиза-дубль. - Постель я тебе наверху приготовила, ну, там сам разберешься. Слева спальня, справа собственно чердак, книги рядом со входом, в шкафу. Я пошла спать.

И, не допив чай, она исчезла за дверью.

Лесенка, ведущая на чердак, располагалась в сенях. Наверху оказалось на диво уютно. Слева Никита обнаружил крохотную комнатку с маленькой печкой, которая, конечно, летом была ни к чему, но зимой могла оказаться очень даже кстати. Кроме печки, в верхней спаленке приютились узенькая металлическая кровать с висевшей над изголовьем лампой (постель была готова принять Никиту, а лоскутное одеяло просто-таки заманивало поскорее нырнуть под него), небольшой письменный стол под косо нависшим окном, две табуретки и стенной шкаф. Осмотрев все, Никита вернулся к лестнице. Рядом с ней стоял старый книжный шкаф, в который Елизавета Вторая загрузила привезенную с собой библиотеку. Сквозь пыльное стекло дверцы Никита увидел знакомый корешок и решительно извлек наружу "Рукопись, найденную в Сарагосе", самое что ни на есть снотворное произведение из всех, что были ему знакомы. И тут же озадаченно уставился на томик. Вроде бы в его багаже тоже было это сочинение... нет, забыл. Но это и неважно.