Герберт Франке - Холод вселенной

Валленброк остановился перед дверью в стене и стал сбивать рукояткой пистолета крышку с магнитного замка, потом на минуту задумался и быстро набрал какой-то цифровой код. Послышалось короткое шипение, затем все стихло. Валленброк оглянулся, убедился, что никто не собирается на него нападать сзади, отодвинул засов и толкнул дверь — она чуть-чуть подалась и отошла тяжело, со скрежетом. Открылась лишь узенькая щелка, потом раздался металлический звук, дальше дверь не двигалась. Валленброк навалился на нее всем телом и отодвинул еще немного, чтобы можно было пройти. За дверью была кромешная тьма, я успел лишь заметить, как Валленброк схватил фонарик и тут же скрылся из глаз.

Немного подождав, мы решили последовать за ним. Но только я собрался переступить через порог, как послышался странный звук, напоминавший пронзительный многоголосый свист, а затем — испуганный крик. Я невольно отпрянул назад. Прямо на меня выскочил Валленброк. На руках и ногах у него висели какие-то белые гроздья. Это были крысы-альбиносы с красными или закрытыми бельмами глазами. Они хлынули из-за двери сплошным потоком, их были сотни, тысячи… Мы испуганно прижались к стене — видение пронеслось мимо. Катрин сориентировалась быстрее остальных: не обращая внимания на крыс, она подбежала к двери, рванув ее изо всех сил на себя…

Валленброк сидел на земле. Он скинул с себя крыс и рассматривал укусы на руках, однако, когда мы попытались к нему приблизиться, снова направил на нас свой пистолет. Он успел вытащить пластиковую коробку с металлической ручкой, где аккуратными рядами выстроились покрытые густой пылью банки с пивом. Валленброк достал одну, открыл — зашипела пена… он понюхал ее. попробовал и начал пить… Потом стал бросать банки остальным: сначала Катрин, потом мне. Эйнару, Эллиоту…

На миг мы забыли обо всем. Пиво оказалось прохладным и очень вкусным, оно пенилось, как свежее. С наслаждением глотая его, я чувствовал, как наполняется желудок и как все тело наливается силой.

Валленброк дал нам еще по одной банке, а две последние оставил как резерв.

Мы вернулись в зал, который он назвал «столовой».

— Устраивайтесь, как можете, хотите — садитесь, хотите — ложитесь на столы. Там в углу куча стекловаты, можете укрыться.

Сам он уселся на полу перед входом, упершись спиной в стену, держа пистолет на колене.

— Не вздумайте делать глупостей! Я не сплю.

Не знаю, действительно ли он не спал. — сам я мгновенно провалился в сон.

И вот я парю в пустоте. Вокруг — черная бездна, я крошечный комочек вещества, обреченный на распад, отданный во власть вечности. Частица за частицей отделяются от моего тела, и уже через мгновение их нет — растворились… Сначала распад этот идет как бы сам собой, без сопротивления, я ничего не чувствую, не шевелюсь, но вот напряжение растет, пространство искажается, изгибается, внезапные разрывы становятся болезненными. Часть моего тела уже растворилась в пустоте, отдельные частицы парят в пространстве, однако сопротивляются, не поддаются распаду, их окружает оболочка из кристаллических иголок, обращенных внутрь, — застывший эфир, через который беспрепятственно проникает неумолимый холод, а вместе с ним — оцепенение, бесчувственность, ничто.

И все же какая-то частица моего существа еще осталась жить, она чувствует, мыслит, страдает…

Сначала в пространстве возникает шум, его нужно как-то истолковать, найти ему место. Этот тягостный звук, похожий на крик боли, наплывает откуда-то издалека.

Я пробую встать, но тело не слушается меня, оно словно окоченело. Оказалось, что не только я — другие тоже не сразу пробудились от сна и, еще не вполне понимая, что с ними происходит, с трудом обретают власть над своим телом.

Разбудил нас своим криком Эллиот. Я пополз к нему — встать просто не было сил. Остальные тоже потянулись к нам, и только Валленброк продолжал сидеть возле двери, привалившись к стене. Сначала мне показалось, будто он спит, но потом я увидел, что он внимательно исподтишка следит за нами, наставив на нас пистолет.

Эллиот был без сознания, но стоны, которые он испускал, и судорожно прижатые к животу руки говорили о том, как ему больно. Он хрипел и то и дело изрыгал какую-то пенистую вонючую жижу.

Боли стали, по-видимому, нестерпимыми, он извивался, корчился, вскидывал руки и тут же снова прижимал их к животу. Было ужасно смотреть на все это и чувствовать свое бессилие. Минут через пятнадцать судороги стали слабей, крики прекратились, дыхание стало прерывистым и слабым, наконец Эллиот затих. Он лежал на боку, откинув голову на кучу стекловаты.