Андрей Дмитрук: Морская пена

Но муравейник встревожился, закипел, и навстречу мелькнули горящие стрелы. Словно пальцы простучали по днищу "стрекозы", пробуя толщину металла...

Рука Индры повалила рычаг в обратную сторону.

Между кострами и звездами, равно чуждая тем и другим, уходила от лагеря трескучая машина. Хмуро молчалив был бог-громовержец Индра; молчал и юный царь Арджуна, изо всех сил стараясь удержать злые слезы.

Шестнадцатый день постукивает дряхлый движок, по мутной, разморенной солнцем реке движется неуклюжая баржа. День за днем одно и то же: по левому борту марево над гнилой поймой, пояс тростников и накаленная степь, по правому - слои обрывов, осыпи, то сахарно-белые, то ржавые, поросшие цепким кустарником. Формируя новое ложе, река грызет склоны. Иногда целые пласты, ворча, оседают под воду. Серебристый всплеск покачнет баржу, и снова покой, ленивый ветер, запах гниющих зарослей.

Вирайя стоит на кормовом возвышении, в его руках видавший виды, обмотанный синей изолентой руль. Перед глазами архитектора - покрытая облупившейся белой краской стена единственной каюты. Там, за тонкими досками, сидит вконец исхудавший пилот с багровым ожогом, закрывшим всю левую половину лица. К его голове приросли черные блюдца наушников. Еще немного, и Вестник сменит Вирайю у руля, а Бессмертный сядет обшаривать эфир... Громоздкая старая рация работает только на прием. Вплотную к ее горячему, словно утюг, кожуху, лежит на тощем солдатском матраце больная Аштор. Настал черед Орианы ухаживать за ней, поить кипятком, закрашенным несколькими крупицами кофе.

В последнее время Вирайя стал часто вспоминать старого друга Шаршу Энки. Что-то с ним? Получил ли он пропуск в одно из убежищ Внешнего Круга? А если получил, то устоял ли поспешно выстроенный бункер? А может быть, сразила Шаршу гвардейская пуля во время столичных волнений перед потопом или растоптала обезумевшая толпа? Впрочем, очень может быть, что еще раньше за крамольные речи в своем доме он попал в орденский застенок. Оттуда если и выходят, то лишь после мозговой операции - покорные, бессловесные люди-автоматы, государственные рабы низшего разряда...

Скорее всего давно нет на свете бедняги врача. Но живет он в памяти Вирайи, живет громкий сочный голос его, то насмешливый, то гневный, то подкупающе-убедительный. Стоя за рулем или отдыхая ночью, когда баржа сонно покачивается в естественной бухте, бывший иерофант ведет молчаливую беседу с другом.

- Мог ли ты предполагать, Шаршу, что все кончится так быстро и так страшно? Даже ты, при всем своем вольнодумии, был уверен, что Острова Блаженных, Империя, Орден - это навеки, до конца времен... Были великие города, "черные стрелы", были молочные ванны и утренний шоколад. И вот нет ничего, и нас - тех, богатых, уверенных - тоже нет. Мы - как морская пена, что тает на берегу под солнцем. И никакая сила не спасет нас.

...Тогда у них еще не было баржи. Завидев на горизонте ясную синюю полосу, решили добраться до реки одним переходом - и совершили его почти целиком, изнемогая от жары в степи. Чем ближе к берегу, тем глубже становились овраги и вымоины, сливались в гигантский рыхлый лабиринт. Непрерывные подъемы и спуски стали настоящим кошмаром. Аштор, надо ей отдать справедливость, терпела, стиснув зубы, даже поскальзываясь, обдирая руки жесткой глиной. Смачивали языки теплыми, затхлыми остатками воды из фляг - и снова шли, ползли, карабкались... Любой раб в каменоломнях Архипелага выглядел чище, чем они: Вирайя в лохмотьях орденской черной куртки и переливчатой рубахи, в изодранных брюках, с чемоданом, для удобства привязанным за спину; пилот, обмотавший голову шарфом; голоногая Ориана, укутанная чехлом с самолетного кресла; Аштор, серая и заострившаяся, похожая на цаплю - без косметики, в огромных пыльных очках...

Пришлось устроить привал из-за Орианы, подвернувшей ступню. Они возились втроем, вправляя ей ногу под лучами беспощадного Диска, словно решившего покарать отступников. Потом ждали до заката, пока Ориана сможет продолжать путь; достигли реки глухой ночью, идя с фонарями по дну лабиринта. Вода, вязкая и черная, как смола, открылась внезапно. По ту сторону реки всю степь покрывали костры - словно туча солнечных бабочек билась под сетью. Трое Избранных и Ориана по-ночному отчетливо слышали треск горящих стеблей тростника, слышали чужой стремительный говор,Избранные никогда не вкладывали в слова столько страсти, не смеялись и не ссорились так шумно и открыто, как эти люди вокруг костров. Скупо звякала сбруя, храпели и топтались лошади; перекрывая все звуки, протрубил слон. Из-за реки пахло жареным мясом, навозом и сандаловыми дровами.