— …и поэтому мы должны попытаться вникнуть в формулы и знаки, которые дошли до нас. Сейчас я обозначу символы, относящиеся к одному из великих чудес нашего мира — свету.
Подойдя к доске, он начертал:
Pq = A sin 2(xt), Gz = A sin 2(xt)
— Я попрошу вас сосредоточиться на минуту, а вы постарайтесь за это время углубиться в смысл этой формулы.
Минуту спустя лектор снова обратился к собравшимся:
— Я счастлив, что сегодня могу продемонстрировать вам действие одного из приборов, с помощью которых наши бессмертные предки подчиняли себе силы природы. Мы подойдем как никогда близко к сути вещей, и я убежден, что тем самым мы сделаем решающий шаг на пути к непосредственному их осознанию.
На столе стоял прибор величиной с телевизионный приемник. Он был заключен в серый корпус и с помощью кабельной нити соединен с панелью включения в ящичке. Над прибором возвышались два цилиндрических отростка, напоминающих орудийные стволы.
Лектор что-то изменил на панели включения. В зале стало темно. Раздалось тихое жужжание. Еще одно переключение. Лектор проверил угловое расстояние, бросил взгляд в перекрестие нитей прицельного устройства. Потом прикрыл крышкой телескопическое отверстие — и на проекционной плоскости появилось ослепительное белое пятно, вызванное блестящим лучом. Чем дольше всматриваешься в это пятно, тем явственнее ощущение, что окружающие тебя предметы пропадают: казалось, в пространстве свободно парит раскаленное добела облако. И только одно это облако и существует. Какой-то шорох, звук переключателя. Вокруг этого облака образовалась вдруг рамка, она постоянно увеличивалась в размерах, одновременно видоизменяясь: вот на стене, а точнее, над стеной появились яркие радужные полосы, а еще выше, над ними, бархатистый ореол дневного света. Это была картина неописуемой красоты — вне времени и вне пространства.
Но вот чудесное видение пропало. В зале снова вспыхнул свет. Лектор стоял у кафедры, воздев руки. Присутствующие тоже подняли руки ладонями вверх. И прозвучало негромкое проникновенное песнопение:
О ты, дух познания,
единство в многообразии,
в котором ты находишь выражение,
мы приветствуем каждое из твоих воплощений.
Будь славен ты, великий Ньютон!
И собравшиеся повторяли рефрен:
Будь славен ты, великий Ньютон!
Будь славен ты, великий Лейбниц!
Будь славен ты, великий Гейзенберг!
Славились сотни имен. Но вот конец:
Будь славен ты, великий Руссмоллер!
Да светит вечно твое пламя!
— Да светит вечно твое пламя! — повторил хор.
Лектор сошел с возвышения, но все оставались на своих местах. Послышался ропот, он усиливался, в нем появились требовательные нотки. Джеймс смог разобрать отдельные слова:
— Мы хотим видеть Руссмоллера!
Некоторые столпились у стальной двери в правом углу зала и, по-видимому, собирались открыть ее.
Лектор остановил их взмахом руки:
— Не сегодня: он погружен в размышления. Автоматика никаких помех этому процессу не допустит. Не исключено, он будет готов к визиту через неделю. Так возрадуемся же этому! А теперь расходитесь по домам! Исполнитесь стремления вновь пережить то чудо, которое вам дано было наблюдать сегодня, и вы увидите, что осознание снизойдет на вас подобно озарению!
Этим он, похоже, успокоил собравшихся. Тихо перешептываясь, они покинули зал.
— Чего они хотели? — спросил Джеймс, когда они с Резерфордом выходили из своего ряда.
— Видеть Руссмоллера, нашего пророка.
Джеймс недоверчиво поглядел на него:
— Здесь покоится его прах?
В глазах Резерфорда заплясали огоньки.
— Прах! — Он негромко рассмеялся. — Руссмоллер жив. Да, он пребывает здесь, у нас. Это чудо!
— Но ведь ему должно быть много больше ста лет!
— Ровно сто пятьдесят шесть. Это верно. До такого возраста прежде не доживал никто.
— Да, но как…
— Руссмоллер — просвещенный! Ему известны не только формулы физики и химии, но и биологии и кибернетики. Он присягнул им, и они поныне живы в нем. Это может звучать странно, но вместе с тем не выходит за рамки логики: в нем продолжают жить все тайны естественных наук. И они переживут все стадии и периоды тьмы, пока вновь не воссияет свет познания! Мы — его ученики, и цель всех устремлений — духовно приблизиться к нему, чтобы вновь народилось знание.
У Джеймса сильно забилось сердце.
— Могу я увидеть Руссмоллера?
— Наберись терпения на неделю. Нам не позволено тревожить его!
Читать дальше