Виктор Смирнов - Искатель. 1967. Выпуск №4

— Ах, падло, бунтовать? — Майор вскинул пистолет и спустил курок. Шебаша отшатнулся. Пуля взвизгнула, где-то близко-близко, оторвав Афоньке мочку уха.

Выстрел офицера словно оживил кусты и скалы. Завал ощетинился пиками, рогатинами и бердышами сермяжников.

— Бей царицыно войско! — взмахнув саблей, первый спрыгнул на тракт Шебаша.

Уланы, увидев, наконец, врага, дали залп из карабинов. Им нестройно ответили медвежачьи кремневки работных. Но перезарядить карабины уланы не успели. Пока продули дымные стволы, пока вытащили из гнёзд шомпола, схватились за лядунки [6] Лядунки — пороховницы. — работные навалились.

— В сабли! — крикнул майор, бросая горячего своего киргиза в толпу. Уланы последовали за командиром, но лошади их, напоровшиеся на раскиданные рогульки, начали давать «свечки», подымаясь на дыбы и сбрасывая седоков. Работным, обувшимся в поршни из толстой кабаньей кожи, чеснок был не страшен. Взбесившиеся кони метались из стороны в сторону, подставляя всадников под удары врагов. И закипел бой. Сотни людей, лязгая оружием, оглушая воздух яростными криками, тяжелым клубком ворочались в тучах пыли, то подкатывались к обрыву, то снова жались к скалам Чирьевой горы.

Шебаша с первой же сшибки выбрал себе противником офицера. Но майор, видимо старый рубака, прижал Афоньку к скале. Тяжелый офицерский палаш сверкал стальной молнией, нанося короткие и быстрые удары. Шебаше казалось, что тысячи злых змеиных жал разом метят в него, стараясь укусить то в лицо, то в грудь, то в плечи. Отбивая с трудом палаш дедовской саблей, Афонька томился запоздалым сожалением:

«И на кой ляд я с этой чертовой саблюхой связался? Сабля — дело господское! А мне бы чего-нибудь…»

И тут взгляд его упал на дубину, оброненную кем-то из работных, на молодой дубок, окованный в комле железом. Шебаша львиным прыжком метнулся к дубине, схватил, размахнулся широко и опустил тяжкий удар на врага. Афонька метил в кивер офицера и попал бы, если б майор вовремя не подставил парирующий палаш. Дубина и палаш встретились. И победила дубина. В руке офицера остался один эфес, а клинок разлетелся вдребезги.

Но все же удар Шебаши потерял свое первоначальное направление и вместо кивера офицера опустился на голову его коня. Иноходец взвился на дыбы, оскалив зубы. Затем прянул назад. Один только миг видел Шебаша две пары глаз, безумных, округлившихся от ужаса, — глаза человека и животного. А затем все пропало…

Шебаша бросил дубину и подошел к краю обрыва. Долгим взглядом проводил катящиеся вниз по скалам два тела — коня и всадника. Затем устало смахнул со лба пот и обернулся.

По тракту носился десяток, не больше, солдат на взбесившихся лошадях. Работные ловили их и, прямо за пояса сдергивая с седел, бросали через головы на землю. Так бабы в жнитво, хватая за свясло, перебрасывают за спину готовые снопы. И работные, дюжие парни, играючи «сажавшие» в печи четырех-пудовые чугунные крицы, без труда, как бабы со снопами, расправлялись с уланами.

Остальные солдаты, уже обезоруженные, бледные и перепуганные, жались к завалу.

Бой затихал…

…Савва вдруг смолк и молчал долго, следя рассеянным взглядом за пепельно-белыми, словно беличьи шкурки, облаками, повисшими на вершине Чирьевой горы.

— Ну, а дальше-то, дед? — не вытерпел я наконец.

— А дальше так дело было, — снова заговорил неторопливо Савва. — Как перебили дебердеевские рабочие царицыных солдат, так стали решать: а как с колоколом быть? Одни говорили — в землю потаенно зарыть, другие — в отработанный рудник сбросить. Много чего говорили. Но помирил всех Шебаша. «Купцы свое добро и в земле и в старой шахте отыщут. А вот ежели в Белой колокол потопить — никакая сила его со дна не подымет. Вечный покой в реке усопшему будет!» На том и решили. Подвезли повозку на руках к обрыву, цепи да канаты с колокола сняли и сбросили его с Чирьевой горы в реку. Загудел, говорят, колокол последним гудом, по скалам катясь, и пропал под водой. А упал он эвон в том месте, — снова указал дед на омут, крутившийся под Чирьевой горой. — С той поры и пошло в народе прозвище «Колокольный омут». Вот так-то, с честью, схоронил друга своего закадычного Шебаша Афанасий свет Клементьевич!..

— Ишь, даже отчество Шебаши ты знаешь, — недоверчиво улыбнулся я. — Откуда у тебя такие подробности, а?

И тут же я вскочил, вспомнил. Схватил, забывшись, деда за руку:

— А твоя-то, дед, как фамилия?

— Да ведь ты слыхал уж, — хитро прищурился Савва. — Шебаша моя фамилия!