Леонид Платов - Искатель. 1970. Выпуск №3

Поблизости должен быть вентилятор, последний в веренице вентиляторов. Где же он? А! Тут как тут! Присел у ног Колесникова в высокой траве, сложив свои лопасти-крылья. Он похож на ворона, угрюмо сутулящегося под дождем.

Других вентиляторов на краю обрыва можно не искать. Они не нужны. Это последнее звено в цепи! Здесь кончался путь всех тех, что были в саду до него.

Да, а стеклянный шар?

Чуть в стороне, прячась в листве деревьев, тускло поблескивает металлическая суставчатая труба, увенчанная шаром. Вот без него никак нельзя было бы обойтись! У обрыва-то! Наиболее важный пункт обзора!

С самого начала были чем-то неприятны эти стеклянные шары на шестах. Быть может, поэтому Колесников поначалу старался не обращать на них внимания, пытался забыть о них, хотя они попадались через каждые двадцать метров. На площадке, где водоем с лилиями, этих шаров было целых три! Украшение старомодных парков? Э нет! Совсем не так безобидно.

Колесников вплотную приблизился к нему.

Какой же это шар? Это линза, закрепленная на вертикальной трубе! Иначе говоря, перископ, подобие перископа. Догадка оказалась верной.

Отвернувшись от линзы, он напряженно вглядывался в что-то темневшее внизу среди кустов. Лохмотья одежды?

Придерживаясь за стволы деревьев, скользя в мокрой траве, Колесников съехал на пятках к подножью обрыва.

Да, лохмотья! Обрывки серого женского халата. Клок рукава от полосатой куртки. Резиновая детская подвязка. Все, что осталось от людей, которых пригнали сюда вороны-вентиляторы!

Трупов у подножья обрыва нет. Их своевременно убрали. Нельзя не отдать должное обслуживающему персоналу — в саду поддерживается образцовый порядок.

Но можно ли вытравить память о совершенном преступлении? Память об убийствах пропитала весь сад, каждую травинку, каждый цветок, как кровь пропитывает землю.

Кем же были эти несчастные, доставленные сюда, по-видимому, из разных лагерей, подвергнутые пытке страхом, предшественники Колесникова по эксперименту?

Колесникову представилось, как вдоль стены, подгоняемые змеиным свистом, бегут мужчины и женщины, крича, плача, таща за собой за руку маленьких детей.

Последний порыв ветра — и люди, цепляясь друг за друга, падают, прыгают, катятся вниз. Финальная фаза эксперимента! Наблюдатель, оторвавшись от объектива перископа, делает запись в журнале опытов…

Так под мерно моросящим дождем до конца раскрылась перед Колесниковым суть сада. Застенок? Не просто застенок. Полигон для испытания ядовитого газа. Пыточный вольер!

Слабое позвякивание за спиной! Он оглянулся. Суставчатая труба, торчавшая на краю обрыва, медленно удлинялась. А! Поднимается линза перископа! Ищет Колесникова. Вероятно, подойдя к ней слишком близко, он исчез из поля обзора.

Со скрипом и лязгом механизм сада-полигона возобновил свою работу.

Не отрываясь Колесников смотрел на стеклянный шар, подножие которого все удлинялось. Соглядатай! Это и был тот соглядатай, который прятался среди кустов и деревьев и неотступно сопровождал Колесникова в его «прогульках». Их было много в саду, этих соглядатаев, они как бы передавали подопытного последовательно друг другу. С помощью этих стеклянных глаз кто-то, сидя за своим письменным столом в доме, изучал поведение узников сада, ни на секунду не выпуская их из поля зрения.

И он был неутомимым работягой. С поспешностью сбрасывая непригодных с обрыва, жадно принимался за новеньких, методично, согласно заранее выработанному плану занятий анализируя их поведение — под шквальными ударами ветра, пахнущего резедой.

Для последней проверки Колесников сделал шаг в сторону. Негромкий лязг, тонкое вкрадчивое позвякивание! Описав полуоборот, стеклянный глаз изменил свое положение.

Да, перископ.

Между тем ветер уже поднялся в саду. Сорванные с веток листья кружились у ног, вентиляторы взволнованно стрекотали в траве, сыпались с деревьев потревоженные капли. Но Колесников не замечал ничего. Видел над собой только этот холодно поблескивавший, нагло выпученный стеклянный глаз.

Он подумал: «А, трусливый, тонкоголосый фриц! Ты спрятался у себя в доме? Отсюда не дотянуться до твоего горла. Но я собью с тебя твои стекляшки!»

Этого, конечно, нельзя было делать. Надо бы выждать, притвориться. Но Колесников не умел притворяться. И он сорвался. Обеими руками схватил шест, налег на него плечом. Толчок! Еще толчок!

Когда-то он был очень силен, участвовал в соревнованиях флотских гребцов. Но если бы в то время предложили ему вывернуть такой вот шест из земли, он отказался бы. А теперь, потеряв в плену былую спортивную форму, измученный, тощий — кожа да кости, не раздумывая, бросился на этот шест, и тот затрепетал, как былинка, в его руках.