Люда и Игорь Тимуриды - Моя профессия ураган

Тэйвонту обиженно загалдели.

Но Радом уже прощался со мной.

— Может, поедешь утром? — положив ему руки на грудь, жалобно спросила я.

— Совет не станет ждать. Да и подготовиться надо. Зачем его дразнить?

— Удачи и победы, — шепнула я. — И помни — здесь всегда тебя ждут… И если тебе нужна будет помощь, позови… Мне кажется, я начинаю чувствовать твои мысли… Или передай другими. Я приду хоть на край света, в ад и пургу…

Я взяла его руку и положила себе на грудь.

— Слышишь, как бьется сердце? — Оно твое. И я твоя… — прошептала я, обмякая и совершенно не желая его отпускать. Не хотела и все… И плакала. Радому пришлось осторожно разъединить мои руки, ибо я не хотела их разжимать.

Когда он ушел, чтоб уплыть, ибо они плыли по реке, ибо среди них были раненные, я смотрела вслед нему заплаканными глазами, а потом разревелась как девчонка…

— Радом, я тебя люблю, — прошептала я. — Не покидай меня!

Ужасно, но я уехала с заимки еще до того, как уехал Радом. Никаких фокусов я не выдумывала. Просто обогнала его, распрощавшись, взяла одну из лодок, пока он на мгновение задержался с ребятами, и поплыла в темноте. Подозреваю, что я для них будто исчезла, когда они проводили Радома, но что же из этого. Я всегда делаю то, что самое простое. Зачем мучиться, выкидывать штуки?

Зачем прятаться где-то, если у меня есть работа на самом виду, в театре?

Неужели я стала бы ждать, пока без Радома придет приказ меня казнить? Да и у меня были странные подозрения насчет своей дочери — каким образом она похожа на него, а он об этом не знает?

Вспомнив о дочери, я снова разревелась. Как мне туда в Ухон до нее добраться?

Может, она придет на премьеру? Чудовищную премьеру, которую мы готовили?

Как Ника я то ли жила, то ли металась. Только репетиции и спасали меня. В остальное время я неподвижно лежала, без движения тупо смотря в одну точку сухими глазами. Ах, Радом, Радом. Почему ты, холодный тэйвонту, свел меня с ума?! Я люблю тебя! Как я ненавижу тебя! Думаю о тебе ежечасно, ежесекундно, постоянно… Думаю безумно, безрассудно, обожающе, до боли, до горя, до слез… Что бы я не делала, не думала, не хотела, все равно я думаю о тебе…

Ты присутствуешь во мне, как тень, ты есть, ты тут, наполняешь все. Каждая твоя черта врезана в мою память, и ночью ты снова склоняешься надо мной.

Почему я тебя ненавижу? Я не знаю… Я бы лучше умерла на твоей груди, такого злого… Ты даже не женился на мне… Я ничего не знаю, не помню, я тоскую и боюсь… Почему мне кажется, что она моя дочь? Почему мне хочется биться о стену головой?

— Чего тоскуешь? — прерывает меня голос Эфраимоса.

— Не знаю… — тихо отвечаю я.

— А мы тут чудо-балет затеяли на праздники… — довольно говорит Эфраимос, потирая руки. — Развеешься перед праздниками! Это же будет Премьера! Всем премьерам Премьера! — он закатывает глаза. — Про королеву Маэ! Король совсем сошел с ума, если приказал это, но мы должны выполнять его приказы, должны… — он опять довольно потирает руки. Скандал, который случился на прошлой неделе, еще не утих. Сам король решил почтить страшную память своей погибшей жены Маэ после таких знамений. Почти полная гибель — четыреста черных тэйвонту — на площади перед Храмом — произвела безумное впечатление на народ и людей.

За всю историю, когда погибал хотя бы один тэйвонту, это был траур в конкретном княжестве, невозможное событие. И убийство четырехсот тэйвонту стало шоком для всех. Нация была в шоке до сих пор. Не оттого, что их убили, а что это была такая чудовищная цифра. Считалось, что настоящего тэйвонту убить невозможно. Никто не верил, что это возможно без божьего вмешательства. Было тщательное разбирательство, опрошено тысячи свидетелей, и установили, что именно черные тэйвонту открыли войну в Храме. Это было невозможно. Это было почти кощунство. От такого кощунства от них отвернулись почти все. Даже слабоумный король вспомнил о своей жене…

— Церковь допустила это помутнение рассудка короля только потому, что они на все сто уверены, что виновница смут погибла… — хладнокровно сказал Эфраимос. — Некого больше бояться. Чего уж тут, уже можно и вспомнить маму… Да и никакой возможности никому захватить власть, даже теоретически нет…

Безнадежно… Положение королевства прочно как никогда. Аэна склонилась, Славина присоединена… Везде страх, страх, страх… Мне кажется, церковь специально хочет дать этот балет, чтобы выявить недовольных и уничтожить их…