Люда и Игорь Тимуриды - Моя профессия ураган

И исчез, прошептав, — Савири, прощай, я попытаюсь их увести от тебя…

Я как сейчас помню эти его слова… Хотя я не могла их помнить и понимать…

И не знаю как, но я поняла. И на глазах у меня, крошечного младенца, были слезы…

Я слышала, как он уходил… Слух мой обострился, а они не смогли даже предположить, что он оставит меня здесь… Некоторые сверхбойцы-дожуты, прошедшие здесь, не обратили на нору никакого внимания, ибо слышали там волчицу и пять волчат — а в этом они не ошибались. Прийти в голову, что пятый — это я, им просто не могло, ибо волчица была на месте. Тем более что тэйвонту все уходил и уходил от них. Я слышала, как там то и дело вспыхивал бой. Он подымался куда-то в горы…

В каком-то озарении я чувствовала его мысли на расстоянии и знала, что он на ходу смастерил куклу, завернув ее полностью и повесив на грудь, будто это была я. И что ему все труднее уходить и сражаться, и он держится только тем, что его честь не могла позволить, чтоб обман открылся и меня нашли…

А потом я вдруг словно его увидела его же глазами, — стоявшим на краю пропасти, внизу которой мчался могучий горный поток… Выхода у него не было… Его зажали, и без того уставшего, на узком пятачке.

И я скорей почувствовала его презрительную улыбку врагам, когда он, израненный и полумертвый, сжавшись, будто хотел защитить ребенка при ударе собой о воду, хладнокровно шагнул в пропасть…

— Савитри, прощай, — словно дуновение ветра донесло до меня его шепот. — Я люблю тебя, Савитри!

И я беззвучно плакала о нем, вздрагивая, сжав губы, хотя крошечный младенец не мог этого сделать…

…Не знаю, сколько я проплакала, словно омертвев от горя… Знаю только, что в какой-то момент очнулась, поняв, что мои слезы кто-то вылизывает, пытаясь успокоить. И я отчаянно прижалась к ней, вцепившись в нее ручками, не в силах, ибо горе мое, хоть сердце было крошечным, было настоящее. Я знала — Дин умер.

И сделал это ради меня. Одной из его мыслей было, чтоб я никуда не вылазила отсюда, пока навсегда не уйдут банды и тэйвонту.

Я не сразу поняла, что та, кто успокаивает меня, плачущую, — волчица. Вернее — тогда я этого и не поняла до конца — просто воспринимала ее и все.

Волчица, словно поняв опасность, утащила меня в глубину норы и вылизала всю, что я перестала пахнуть. И, словно понимая, затерла телом, вылезши следы.

Может, это вышло случайно.

Дальше воспоминания мои разорвались… Я откуда-то знала, что пробыла с волками меньше месяца… Я видела только обрывки, как пью молоко волчицы, как рычу, как мать переносит меня с другими волчатами в другое место. Потому что там было слишком много рыскавших людей… Я прекрасно понимала волчат и чувствовала себя полноправным членом семьи… Я играла и боролась с волчатами… Я никогда потом не боялась диких животных. И волчица учила меня охотиться, как и всех… И я бегала на четвереньках за короткий срок со скоростью волчонка или щенка, способная так же гонять неустанно, как и они. К тому же маленькие мышцы мои, тренируемые тэйвонту, были так же сильны, как у волчат, а не как у младенца. Пол месяца, проведенных с волками — в детстве большой срок.

Я видела обрывки воспоминаний, как моя настоящая мать, — все так же уходящая с одним оставшимся в живых Ханом, от врагов, но уже постаревшая, сдавшая и почерневшая от горя, но все же выжившая — как мать нашла меня. Вернее, как я сама выползла к ней, уловив ее голос и запах и что-то вспомнив.

Я вылезла, рыча, прямо на них. Я до сих пор помню их глаза!

Боже, что это было!

Мать и плакала и смеялась, прижимая меня к себя, когда поняла, что это я, так что Хан сказал, что она сошла с ума. Пытаясь меня отобрать… Но она просто не могла успокоиться, выцеловывая мое пахнувшее псиной лицо, и смеясь, когда я рычала… Я помню, я была облита слезами, и подкидываема, и прижимаема крепко к себе… Они наткнулись на нас случайно, ибо это была совсем иная часть местности, за полсотни километров от той точки, где меня оставили, уже в глуши, где не ступала человеческая нога. Они оторвались на этот раз надолго…

Я еще помню, что волчица не хотела отпускать меня наружу, и держала за кожу, рыча и желая меня оттягать за глупое желание… А потом бросилась на мать, пытаясь отобрать меня. Но тэйвонту, словив ее, как щенка за шкирку, хорошо оттягал ее. Но не убил, потому что я кричала ужасно…

Впрочем, об этом вскоре все забыли в жестокой круговерти дней. Я перестала рычать и произнесла в два месяца и пять дней первое слово, и оно было — мама.