Александр Громов - Первый из могикан

— Пилот Гаев!

— А, понял! — Эксмен-уникум настолько просиял лицом, что у главнокомандующей отпали всякие сомнения в том, что он не издевается нарочно. Просто вымотан и не в себе. — Госпожа говорит о ближайшей перспективе? Да нет у меня никаких доказательств, кроме того факта, что я здесь. Чужак меня отпустил. Он был настолько любезен, что восстановил мою капсулу, а потом выпроводил меня восвояси и исчез. Больше мои радары его не ловили.

— Значит, никаких весомых доказательств ты не привез? — ввернула Иоланта Сивоконь.

— Через пятнадцать суток Земля не сгорит, это и будет лучшим доказательством.

— Значит, только твои байки и отсутствие радарного контакта с чужаком? Не много.

— Достаточно! — Ошалевший эксмен даже не заметил иронии, прозвучавшей в словах генерал-поручика. — Более чем достаточно. А если вы мне не верите… ну тогда не знаю… — Он развел руками. — Проверьте как-нибудь. Неужели не найдете способа?

Он покачнулся на табурете и едва не упал навзничь. Нелепо взмахнув руками, на секунду восстановил равновесие. Сейчас же его повело в другую сторону, и он нырнул вперед и влево, повалившись ничком и опрокинув-таки табурет. Судя по тому, что он не остался недвижен, а нелепо ворочался на ребристом полу и даже пытался встать, сознание осталось при нем. На своем веку Присцилла повидала немало измученных людей и превосходно умела распознавать симуляцию. Гаев не симулировал. Он был выжат до капли.

— Встать! — резко крикнула Иоланта.

Зря. Дура. Поморщившись, Присцилла утопила костяшкой пальца кнопку вызова дежурной адъютантессы.

— В санобработку его и на медосмотр. Дать общеукрепляющее по усмотрению врача, выдать обмундирование, накормить жидкой пищей, выделить помещение — пусть выспится. Через восемь часов снова его ко мне, чистого и бодрого.

— Слушаюсь. Выделить ему карцер, мэм?

— Зачем же карцер? Найдите что-нибудь другое. Но пусть помещение охраняется.

— Слушаюсь, мэм.

Как только караульные, брезгливо косоротясь, вынесли сомлевшего Гаева за руки, за ноги — хорошо, что на Луне малая тяжесть, хватило двоих! — Присцилла О’Нил самым дружелюбным тоном обратилась к своему заместителю по вопросам безопасности:

— Ну-с, дорогая, что ты об этом думаешь?

Было ясно, что ничего путного Иоланта не думает, поскольку еще не успела просчитать наивыгоднейшую линию поведения, и главнокомандующая не без удовольствия приготовилась внимать. Включенная заранее аппаратура, старательно задокументировав каждое слово из нелепого доклада Гаева, тоже внимала всеми объективами и микрофонами. Знает ли Иоланта, что разговор не приватный и всякое неосторожное слово может быть использовано против нее?

Без сомнения, догадывается. Жаль… Вообще с Иолантой пора кончать, уж больно резва стала девочка, работать мешает. Только не надо размениваться на мелочную тактическую борьбу, на мышиные подковерные интриги, тихие сапы, осторожные многоходовки — в них Иоланта сильнее, в них она собаку съела, и не одну… целую стаю собак. Съела и обсосала косточки. С такими противницами, как Иоланта, нельзя фехтовать изящными рапирами, а надо сразу бить их по голове тяжелой дубиной, чтобы если и встали, то не сразу, чтобы им для этого понадобилось провернуть две—три многоходовки, — а потом снова дубьем по голове… Жаль только, что дубина не всегда имеется под рукой. Сейчас ее, к сожалению, нет, разве что противница сдуру сама даст ее в руки… Малый, но шанс.

— Трудно сказать что-то определенное вот так, сразу, — ускользнула Иоланта. — Нахамил, навонял, наобещал… Наглецом он был всегда, а что до его обещаний, то не скажу ни за, ни против. Надо допросить его, как только очухается, и обязательно с детектором. Не был бы наш ментоскоп таким барахлом, можно было бы работать прямо сейчас. Окатить клиента водой или взбодрить электроразрядником — ничего, выдержал бы…

— То есть ты ему не веришь? — спросила Присцилла.

— Кто же верит эксменам? — Иоланта улыбнулась, как бы оценив шутку главнокомандующей. Пока что она била наверняка и позицию имела удобнейшую. Трудно было и ожидать, что, вечно атакуя главнокомандующую со стороны официальной идеологии, Иоланта скатится до голого практицизма, на котором ее можно было бы поймать за шкирку — и носом, носом в это самое… Присцилла сама не знала, что сделала бы с Иолантой, окажись та способна хоть раз сознательно подставить себя для пользы дела… вполне возможно, простила бы ей все, честное слово!