Александр Громов - Счастливая звезда Агафокла-младшего

Три дня отдыхали - ждали погоды, поплевывая в сторону Фароса. Агафокл ходил смотреть на громадный корабль, пришедший из Остии за зерном. Палуба его была длиною в двести считанных локтей, а четыре мачты несли столько парусов, что хватило бы на небольшую флотилию. У него, Агафокла, тоже будет такой корабль. Не сейчас, конечно... Но уже в эту навигацию он вернется сюда снова и на этот раз возьмет полный груз.

Удача переменчива, как ветер по весне. На шестой день благополучного плаванья из-за скалистого островка, названия которого Агафокл так никогда и не узнал, хищно выскользнула узкая пентеконтера и, вспенив волны двадцатью пятью веслами каждого борта, ходко пошла на сближение. Первым упал Эвдам - стрела попала ему в горло. Лишившись кормчего, корабль беспомощно повернулся лагом к волне и заполоскал парусом. По заброшенным на борт веслам заскользили киликийцы. Бой кончился едва начавшись: пираты изрубили сопротивлявшихся быстро и без большой суеты. Агафокл догадался вовремя бросить меч.

Еще не осознав всей глубины несчастья, он услышал названную предводителем пиратов сумму выкупа за себя. О корабле и грузе речь не шла. Заплетающимся языком Агафокл поклялся, что заплатит все до драхмы. Один из матросов тут же предал его, заявив, что в родимом Книде, где каждая собака знает Агафокла за бездельника и пустозвона, отныне не имеющего за душой ни гроша, никто не даст ему взаймы больше, чем стоит он сам, а стоит он, Зевс свидетель, немного. Предводитель пиратов, человек деловой и немногословный, усмехнулся в бороду, и таким образом судьба Агафокла была решена. Агафокл пытался спорить и даже кинулся на предателя-матроса с кулаками, что закономерно кончилось для него поркой и протаскиванием под килем его собственного судна. Вовремя натянувшаяся веревка вздернула его на палубу - судорожно кашляющего, но живого и покорного. Киликийские андраподисты - делатели рабов - в совершенстве владели педагогическими приемами и дело свое знали туго. Удостоверившись в характере груза, пираты добавили Агафокла и матросов к шестидесяти мающимся в трюме нубийцам, для которых с переменой хозяев в сущности ничего не изменилось, если не считать мимолетного развлечения, впрочем, довольно поучительного. Разве что воздух в утробе корабля сделался еще хуже, чем был.

Сидя в вонючем трюме, Агафокл думал о Счастливой звезде. На сей раз искушение было отчаянным. Андраподисты, конечно, продадут его, и скорее всего в Сиде... Боги! Звезда может выполнить одну просьбу. Он отнимет ее у своих детей и внуков, но разве избавление от рабства - не достойная цена за это? Да и какие дети и внуки в рабстве? Не нужно их совсем.

Он думал сутки, вторые. На третьи, когда он уже почти совсем решился навсегда уничтожить пиратство, смирившись с издержками в виде увеличения цен на рабов, что-то гулко ударило в борт и по палубе грохнуло так, что нубийцы завыли, а матросы и Агафокл начали прислушиваться с возрастающим интересом. Небольшое время спустя в палубном настиле отвалился квадратный люк и просунувшаяся в него потная голова в римской каске осведомилась на ломаном койне: "Эй, какой отброс тут ехать?"

Убитых и раненных киликийцев кидали за борт. Предводителя пиратов и кормчего сохранили для показательного распятия на ближайшем населенном берегу. Андраподистам исключительно не повезло: в лапы римской облавы, жидкой цепью растянувшейся по всему восточному Средиземноморью, попадали лишь те, от кого окончательно отвернулась удача. Но дело свое римляне разумели не хуже андраподистов.

Кентурион, которому Агафокл заявил о своих правах на свободу и имущество, не дослушав, со смехом ответствовал, что вряд ли стоит переделывать то, что уже хорошо сделано. Краткий, но бурный диспут о правах повел лишь к тому, что строптивого раба снова протащили под килем и полузахлебнувшегося бросили в трюм. Наварх римской либурны, взявшей на абордаж пентеконтеру и заодно корабль Агафокла, не был расположен за здорово живешь уменьшать свое достояние ради какого-то вылезшего из трюма чучела, вдобавок грека.

Вместо Сиде его продали в Путеолах, заодно с матросами и нубийцами. Так он попал на виллу Квинта Пупия Руфа.

Чем завершилось его служба Пупию, мы с вами, читатель, уже знаем.

Весло было тяжелое, сырого невыдержанного дерева, со свинцом, залитым в рукоять, явно и грубо сработанное наспех, как и скамья, на которой сидел Агафокл, и как вся трирема, где он стал гребцом-таламитом нижнего весельного ряда. В первый же час гребли он в кровь изодрал ладони о неошкуренную рукоять. Поднимаясь при замахе и с силой, как учили, бросая себя на скамью при каждом гребке, он к концу первого дня набил себе на заду саднящие мозоли. Обычных в таких случаях подушек, подкладываемых на скамью, преступникам не полагалось. Агафокл заметил, что многие гребцы сняли с себя лохмотья и обмотали ими скамьи. Он без колебаний последовал их примеру.