Джон Уиндем - Затерянные во времени (сборник)

— Человеку свойственно приспосабливаться к окружающей обстановке. Многие другие существа, запертые вроде нас, умерли бы от депрессии, но не человек. Со временем аборигены превратятся в расу, отлично приспособленную к этому миру.— Он замолчал и посмотрел на Марка.— Вы думаете, что человек, которого вы только что видели, страдает? Вы думаете, он лишен своих законных прав... Что ж, все мы от этого страдаем, но знает ли он об этом? Этот человек никогда не знал открытого воздуха и не хочет знать! Он не представляет иной жизни, кроме существования в пещерах. Да и как ему понять?

— Но он, должно быть, знает о внешнем мире? Наверное, он слышал от вас и от кого-нибудь еще?

— Конечно, слышал, но это его не касается. Ваши родители, безусловно, рассказывали вам о небе, о том, как оно красиво, и тому подобное, но какое вам теперь до этого дело? Слишком неубедительно, слишком похоже на сказку. И он чувствует то же самое, когда слышит о внешнем мире. Для него это приятная, немного детская фантазия, имеющая мало отношения к реальности. Он слышит о небе, полях, облаках и горах точно так же, как вы слышите об арфах, ангелах и улицах, вымощенных золотом, и имеет об этом ровно столько же понятия.

Марк нахмурился. Он увидел, к чему клонит Гордон: тебя не угнетает нехватка того, чего никогда не имел. Но если довести эту мысль до логического конца, получается, что человек — статичное существо, в то время как он существо динамичное. Человеку часто не хватает именно того, чего у него никогда не было. Вся история открытий является серией попыток восполнить пробелы. Человек никогда не летал, но ему не хватало полетов, и он изобрел самолет. Ему не хватало сил переплыть море, и он изобрел корабль. Его голос был слышен лишь вблизи, появилась сложная система связи. Поэтому философия англичанина — чушь. Ограничения можно чувствовать изнутри. Но аргументы буквально отскакивали от Гордона.

— Большей частью эти системы искусственны и громоздки. Посмотрите, какие сложности нужно преодолеть, чтобы передать сообщение. Сравните, как просто стая перелетных птиц узнает о месте встречи и времени полета.

— Но сам факт существования радио говорит о том, что мы поняли нашу ограниченность!

— Говорит? Сомневаюсь. Мы поняли это, как ограниченность системы, которую изобрели. Мы изобрели суррогат, называемый телеграфом и радио, и забыли о своей ограниченности, но она же никуда не делась. Скажите, сколько людей чувствуют ограниченность слов для выражения своих мыслей? Они обвиняют в этом язык, но многие ли понимают, что слова лишь замена того, чего им действительно не хватает — мысленного общения? Они не понимают нехватку прямого умственного общения потому, что никогда не имели. И смотрят на разговорный и письменный язык, как на естественный способ выражения мыслей.

— Да, но существует прогресс, люди совершенствуют изобретения. И если это не признание собственной ограниченности, что же тогда?

— Это неполное признание. Посмотрите, что произошло. Сначала было очень трудно без разговорного языка. Затем начали понимать, что его использование очень ограниченно, и появился письменный язык. Но сообщения доходили медленно. Возникла необходимость в печати. Чтобы ускорить процесс, появилась электрическая связь. На все это ушли века, потому что ограниченность не сразу была замечена. То, чего нам действительно недостает — так это прямая мысленная связь.

— Но это невозможно! — Марк начинал раздражаться.

Серьезное лицо Гордона расплылось в неожиданной усмешке.

— Великолепно! Вот способность, которой у нас никогда не было, а раз не было, вы считаете, что ее никогда не будет. Словом, «чего никогда не было, по тому и не скучаешь». Почему же мысленная связь более невозможна, чем множество заменителей, которые нам удалось создать? Позвольте заметить, что ваше слово «невозможно» просто означает, что этого еще никогда не было!

У Марка не нашлось аргументов. Он чувствовал в рассуждениях достаточно слабых звеньев, но решил, что спор подождет. Сейчас его больше интересовало то, что он видел. Он стал расспрашивать об аборигенах.

— Мы их нечасто видим,— признался Гордон.— Их тошнит от нас и наших бесконечных воспоминаний о поверхности. Они стараются держаться от нас подальше.

— Они не хотят ничего знать о жизни на поверхности?

— Они не только не верят в сказки, но и считают, что эти сказки не имеют никакого отношения к их жизни. Многие пленники через несколько лет становятся полусумасшедшими и живут в состоянии меланхолии, которое озадачивает и пугает аборигенов. Они намного счастливее, когда не общаются с нами.