Дэн Симмонс - Эндимион (сборник)

Прозвучавшие в голосе кардинала нотки подсказали де Сойе, что разговор окончен. Капитан поднялся, и в ту же секунду на него накатила дурнота – последствие воскрешения. «А скоро мне опять умирать». На глаза вновь навернулись слезы.

– Капитан де Сойя, – произнес, поднявшись со скамьи, адмирал Марусин, – ваше задание будет считаться выполненным, когда вы доставите девочку на Пасем и передадите лично мне.

– Мы рассчитываем, что это произойдет в течение ближайших недель, – пророкотал кардинал.

– На вас лежит огромная ответственность, – заявил адмирал. – Вы должны приложить все силы, чтобы выполнить поручение Его Святейшества и доставить девочку на Пасем целой и невредимой – пока заложенный в нее губительный вирус не распространился среди наших братьев и сестер во Христе. Мы знаем, что вы не подведете, капитан де Сойя.

– Так точно, сэр, – отозвался капитан. «Ну почему я?» Он опустился на колени, прильнул губами к перстню на руке кардинала, а когда снова встал, адмирал Марусин уже скрылся во мраке.

Сопровождаемый монсеньором Лукасом Одди и капитаном Марджет Ву, де Сойя направился к выходу из сада. Мысли по-прежнему путались, сердце бешено колотилось, душу терзали нетерпение и страх. Капитан оглянулся в тот самый миг, когда в небо над Ватиканом взмыл очередной катер. Голубое пламя выхватило из мрака купол собора, крыши близлежащих домов и садовые деревья. На несколько секунд стала отчетливо видна группа людей у стены башни. Там находился адмирал Марусин, который стоял спиной к де Сойе, как и два швейцарских гвардейца в доспехах, с иглометами на изготовку. Лицо четвертого члена группы мгновенно врезалось отцу Федерико в память, чтобы возникать перед мысленным взором в грядущие годы.

На каменной скамье, залитой голубым светом, устремив печальный взгляд на де Сойю, сидел Его Святейшество Папа Юлий Четырнадцатый, первосвященник католической церкви, которая насчитывала ныне свыше шестисот миллиардов прихожан; пастырь еще четырехсот миллиардов душ, раскиданных по территории, подвластной Ордену; человек, только что отправивший Федерико де Сойю навстречу судьбе.

На следующее утро мы вновь очутились в башне с кораблем. А.Беттик провел меня туда по туннелю, соединявшему между собой две башни. Мартин Силен присутствовал в виде голограммы. Выглядел он необычно, поскольку предпочел, чтобы компьютер смоделировал его несколько моложе: поэт по-прежнему смахивал на дряхлеющего сатира, зато стоял на собственных ногах, а на голове еще сохранились волосы, выбивавшиеся из-под берета. Рубашка с длинными рукавами, брюки-«бананы», темно-бордовый плащ – должно быть, когда такой наряд был в моде, Силен считался записным щеголем. Вероятно, таким он и прибыл на Гиперион три столетия назад.

– Чего уставился? Тоже мне, деревенщина неотесанная! Давай заканчивай, мать твою, и займемся делом. – Старик то ли перебрал накануне, то ли проснулся и почувствовал себя лучше обычного; так или иначе, настроение у него было еще то.

– Ладно, – ответил я.

Мы поднялись на лифте к нижнему люку. А.Беттик и голографическое изображение Силена повели меня по кораблю: машинное отделение с загадочными приборами и паутиной кабелей и труб; гибернационный уровень – четыре криогенных саркофага (вообще-то изначально их было пять, но один позаимствовал для своих целей Силен); центральный колодец, в котором я уже побывал, – за отделанными под дерево стенами скрывались отсеки, где хранилась всякая всячина: скафандры, вездеходы, мини-катеры, имелся даже небольшой арсенал древнего оружия; жилой уровень с роялем «Стейнвей» и проекционной нишей. Поднявшись по винтовой лестнице, мы очутились в помещении, которое А.Беттик назвал «штурманской рубкой»: там и впрямь стояли навигационные приборы, но основное место занимали полки с настоящими книгами, а под иллюминаторами располагались кресла и кушетки. Наконец лестница привела нас в самую верхнюю каюту – спальню с кроватью посредине.

– Консул частенько поднимался сюда, чтобы послушать музыку и поглядеть в иллюминатор, – заметил Силен. – Корабль!

Переборки вдруг сделались прозрачными. Я увидел каменную кладку, а сверху, из отверстия в дырявой крыше башни, в каюту проник солнечный луч. Зазвучала музыка – кто-то играл на рояле древнюю, берущую за живое мелодию.

– Черчивик? – рискнул угадать я.

– Рахманинов. – Старый поэт презрительно фыркнул. Мне показалось, что в полумраке козлиные черты внезапно смягчились. – Догадываешься, кто играет?