Array Журнал «Если»: Журнал «Если» 1993 № 03

На Западе в конце прошлого — начале нынешнего века зародилась целая наука, виктимология: наука о жертвах. Американцы, проводя исследования в русле психоанализа, выявили класс людей, тяготевших к авариям, катастрофам и вообще опасным ситуациям. Отчасти здесь повинна ослабленная «обратная связь» с действительностью, о чем я уже говорил. Но есть более глубинная причина. Психоанализ полагает, что среди потребностей человека природой запрограммированы две главные, базовые: сексуальная, основанная на продолжении рода, и влечение к смерти. Фрейд писал, что появлению жизни из неживой природы способствовал сильнейший энергетический импульс, изменивший естественное состояние равновесия, и природа стремится к восстановлению равновесия, энтропии. Такая вот биологическая точка зрения. Доказать это, боюсь, слишком сложно, тем не менее много фактов, свидетельствующих о ее справедливости — когда никакими рациональными причинами не объяснить страсть человека к разрушению и саморазрушению. Чем мотивируется поведение людей, которые, зная об опасности СПИДа, вступают в половые контакты в группах риска, не используя предохранительных средств? Пьяницы, наркоманы, подчеркнуто агрессивно ведущие себя люди — из того же ряда.

Есть еще одна сторона вопроса, на которую мне хотелось бы обратить внимание читателей. Думаю, рискованное поведение, тяга к опасности для человека может быть и способом «подтвердить» свое существование. Ведь, живя в уютном, ласковом, приспособленном и доброжелательном мире, рано или поздно перестаешь ощущать «сопротивление материала», как бы растворяешься в окружающем. Для многих людей реален только тот мир, где действительность сопротивляется, где есть не точка опоры, а «точка отталкивания».

Войны можно рассматривать как неудачи глобального масштаба. Фигуры Гитлера и Сталина, вполне заурядных личностей, «запустивших» величайшие катастрофы столетия, конечно, исследовались психологами. Есть работы, где подробно описана ущербность Гитлера, его комплексы, сексуальные проблемы и т. п. Действительно, только испытываемое в очень большой степени ощущение собственной несостоятельности может «оправдать» унижение и уничтожение людей в такой степени, в таких масштабах. Но, чтобы личные проблемы решать на макроуровне, требуются условия.

Общество должно быть готово поддержать эти агрессивные устремления. К 40-м годам весь тоталитарный массив — пол Европы и пол Азии, где скопилась критическая масса неканализируемой агрессии, был готов к взрыву. И Гитлер, и Сталин «попали» в точки ожидания многих людей. Известно, что любой тоталитарный режим базируется на широко распространенном, свойственном большинству из нас стремлению не брать на себя ответственность. Когда решает кто-то, это дает ощущение уверенности, защищенности, покоя. А жить в меняющемся мире, где никто не ограничивает моей свободы, но никто и не поможет, — безумно тяжело. В нашей стране выросли поколения людей с установкой ведомых, чем и пользуются многие современные политические партии, якобы защищающие права «слабых и сирых». Кстати, при всей как бы заботе, попечении о человеке они отказывают ему именно в праве быть человеком, объявляя его слабым и сирым, зависимым, приписывая кому-то ответственность за все, что с ним происходит — словом, приравнивая человека к вещи, которой неумело распорядились. Новые лидеры, как и Гитлер, Сталин, используют самые неизменные инстинкты толпы, и очень часто — зависть. Неважно, у кого «Вольво», у кого велосипед — было бы это ненавистным знаком удачи в глазах человека, считающего себя униженным. «Объединившись, вы сможете отомстить „им“ за то, что вы слабые и сирые», — говорят им. «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем», — отвечают они. Налицо подмена цели: не построить хорошую жизнь, а разрушить старую, возмутив покой тех, кто в нее врос.

Другая сторона той же медали — крайний индивидуализм. Вспомните наш парламент. Поведение некоторых депутатов отмечено — я, к сожалению, не преувеличиваю — прямо-таки клиническими симптомами. Они ориентируются не на цель — принятие закона, а на изживание каких-то собственных глубоко спрятанных комплексов. Отсюда принципиальная невозможность договориться, так как дело интересует их во вторую очередь.

Россия часто кажется страной крайностей, где влечение к смерти и к жизни существуют в архаичной форме…

Не надо исходить из того, что агрессивность — это непременно что-то плохое, без нее род человеческий не стал бы «венцом творенья». И во всех тех грустных вещах, о которых я сказал, есть один положительный момент: мы народ молодой, мы полны сил. Россия не похожа на усталые нации Европы: они ведь такие мудрые не оттого, что добрые — просто нет сил желать. Наша витальная, жизненная сила проявляется часто в первозданных, диких формах; но уже то, что она есть, — дает право надеяться, что, научившись направлять ее в конструктивное русло, мы сможем стать обществом удачников.