Ариадна Громова - В Институте Времени идет расследование

Он молча выслушал Линькова до конца. Потом покачал головой, тихо повторил: «Ну-ну…», нажал кнопку звонка и велел секретарше срочно вызвать Стружкова.

— Около одиннадцати, говорите? — после паузы спросил Шелест. — То есть Левицкий был уже… ну, умирал? А Стружков, значит… Нет, как хотите, а этого не может быть!

Линьков молча пожал плечами.

— А вы-то сами что об этом думаете, об этих фактах? — спросил Шелест в упор.

— Видите ли… — неохотно начал Линьков. — Факты говорят, в общем, не в пользу Стружкова. Он видел Левицкого… в таком состоянии и не попробовал помочь, не поднял тревогу… Сбежал! А главное, до чего он ловко разыгрывал комедию все эти дни! — Линьков не смог скрыть злости и обиды. — Талантливо!

— Меня это очень удивляет… — медленно сказал Шелест. — Очень! Я ведь Стружкова не первый год знаю. Но дело даже не в этом. Вы можете объяснить, зачем и почему он это делал? То есть что именно он скрывал? Ведь не убил же он Левицкого, так? Или вы уж думаете, что он и убил?

— Не думаю… — Линьков не глядел на Шелеста. — Но тут вообще слишком много неясного. Может быть, после разговора со Стружковым мы…

Тут появилась секретарша. Вид у нее был растерянный.

— Ну? Где же Стружков? — резко спросил Шелест.

— Стружкова нет в институте, — негромко сказала секретарша. — Лаборатория заперта.

— Домой звонили?

— Да. Соседка говорит, что не видела его ни утром, ни вечером. Если он и ночевал дома, то, значит, пришел поздно, а ушел очень рано.

— Та-ак… — протянул Шелест. — А еще что?

— Дежурный энергетик подал докладную. Вчера на вечернем дежурстве был большой перерасход энергии… — Секретарша запнулась, будто испугавшись, и добавила: — В лаборатории Стружкова.

— Пошлите на проходную, пускай ключ принесут, — сказал Шелест секретарше.

Потом он медленно, устало поднялся и вышел из-за стола. Линьков тоже встал. Ему вдруг стало холодно, даже в дрожь бросило.

— Пойдемте посмотрим, что там такое… — угрюмо проговорил Шелест. — Не нравится мне вся эта история!

В приемной Шелест сказал секретарше, чтобы энергетик позвонил ему в лабораторию Стружкова, и вышел, взяв на дороге ключ у солидного лысого коменданта.

Они прошли в другой конец здания, свернули в коридорчик, ведущий к боковой лестнице, и остановились перед дверью лаборатории локальных перемещений.

— Открывайте вы, что ли, — сказал Шелест, протянув Линькову ключ с жестяным номерком на проволочке. — Согласно вашим порядкам.

Линьков повернул ключ в замке, распахнул дверь.

В лаборатории никого не было.

Мчался я к институту на такой скорости, что прохожие, вероятно, воспринимали меня как конгломерат цветовых пятен с размытыми контурами. А сам я вообще никого не видел и ничего не воспринимал. Вернулся я в эвклидово пространство только в проходной, когда доставал и предъявлял пропуск, но во дворе снова взял хороший спринтерский темп и финишировал у дверей лаборатории ровно в 17:36 — я даже на часы зачем-то посмотрел…

«Это же ясно и наглядно, — думал я, уже в замедленном темпе отпирая дверь лаборатории. — Нина видела меня в лаборатории, Чернышев видел меня в лаборатории, а я был в это время в библиотеке. Если исключить сознательную ложь, а также галлюцинации и прочие неполадки в области психики — а все это безусловно следует исключить, — то подойти к данной проблеме возможно лишь одним путем: через хронофизику! И даже странно, что я так долго не мог до этого додуматься».

А впрочем, ничего странного. Чтобы додуматься до такого решения, надо позабыть о той повседневной, будничной хронофизике, за которую сотрудники нашего института дважды в месяц получают зарплату. Это решение — из области хронофизики нарядной, парадной, почти сказочной: перемещение человека во времени, временные петли и тому подобные вещи, которые поражают воображение среднего землянина. Товарищ Стружков уже был там, где он еще не был, и уже сделал то, чего он еще не делал, а вдобавок ничего он об этом не знает… Ну разве не завлекательно!

Там, в скверике, я не успел ничего толком обдумать и додумать до конца. Слишком меня поразила сама мысль: если кто-то (собственно, не кто-то, а я, Борис Стружков, только другой!) уже перемещался во времени, если это принципиально возможно, значит, и я могу это сделать, могу снова побывать в двадцатом мая, все увидеть, все выяснить… все переиначить! Конечно, переиначить, конечно, действовать, а не только выяснять!

Что и говорить, идея заманчивая, да другого выхода и нет… Но сейчас, когда я стоял перед хронокамерой, мне стало казаться, что есть тут какая-то закавыка. Нет, правда: как же это я отправлюсь в прошлое, в двадцатое мая, если я туда уже отправлялся? Может, таким манером я образую петлю времени? Ведь что получается: я отправился в двадцатое мая, Нина и Ленечка меня там увидели, сказали об этом мне, я сообразил, что к чему, надумал отправиться в двадцатое мая, отправился, они меня там увидели, сказали мне об этом и… ну, в общем, получается наглухо замкнутая петля, нечто вроде «У попа была собака».