Ариадна Громова: Дачные гости

— одна красная, другая оранжевая. Ян говорит, что у него глаза болят, как он на эти стены посмотрит, а мне ничего, даже нравится.

Ну вот, угол был пустом, и солнце светило, и я туда как раз и смотрел. Так что он появился прямо у меня на глазах — тот, первый, Лен. Сразу как-то: я и моргнуть не успел, а он стоит в углу, и что хочешь, то и думай. Нет, про галлюцинацию я даже и не подумал. Галлюцинации у сумасшедших бывают, а я-то не псих. Я сначала совсем ничего не подумал, а просто сидел и глаза на него таращил. А он на меня и вообще на все кругом. Я только потом заметил, что вид у него такой, как бы сказать, обалделый. Он ведь вообще не понимал, куда попал, а тут еще и ногу расшиб: в углу Алкина теннисная ракетка стояла, прислоненная к стене, так он эту ракетку поломал, и сам об нее ушибся и поцарапался. И это еще, он сказал, ему повезло, что попал как раз в пустой угол, а то, если бы в стол врезался или тем более в стенку, так насмерть убился бы.

…Так ведь дядя Миша своими глазами их видел. Только ему это без пользы, ничего он не понял. Вы же слыхали, как он про них говорит: «Твои голые хулиганы!» А они и не голые, и тем более не хулиганы. Кто если и хулиганил, так именно дядя Миша. Мы сидели в комнате тихо, разговаривали, а он вдруг в окно лезет без спросу! Но больше всего я удивляюсь, что он их за теперешних людей принял! Ничего даже не усек! Я, например, сразу…

Ну это вы правильно: кто угодно вот так появись из ничего, в пустом углу, на него совсем иначе смотреть будешь. Но Лен все же — дело другое. Если б он даже нормально в дверь вошел, я и то обалдел бы… Ну да, конечно, одежда совсем не такая, как у нас. Шорты на нем вроде бы из зеленой кожи, но она совсем тонкая и мягкая. Туфли тоже зеленые и тоже какие-то чудные. Что он голый, это неправда, на нем майка была, только совсем незаметная, под цвет тела, а сам он весь загорелый, прямо коричневый. Я сначала думал, что это у него такой цвет кожи, но он говорит

— загар, причем постоянный. Одежда у них пропускает ультрафиолетовые лучи, он мне показывал: под майкой у него точно такой же загар… Ну да, и одежда меня удивила, и загар, но дело даже не в этом… За иностранного туриста? Да что, я туристов не видал? Кого хочешь видел — и американцев, и итальянцев, и негров, и вьетнамцев. Но они же все ходят нормально, никто не вырастает, как гриб, у тебя в комнате. А потом волосы у него какие! Таких волос ни у какого туриста не бывает, это уж точно. Они, понимаете, зеленые, совсем зеленые, как трава. И блестят. А глаза еще сильней блестят

— жуть, до чего яркие. Но цвет нормальный, карие, как у меня. А насчет волос он объяснил, что они искусственные, но все равно как настоящие, даже расти могут. Это ему родители такие волосы выбрали, когда он еще совсем маленький был. Которые у него от природы были, им чего-то не понравились. Цвет можно сменить, если захочешь, но Лен сказал, что он не хочет, к этим привык… Потом еще голоса у них очень такие чистые, звонкие, и будто они поют, хотя вовсе не нараспев говорят, а очень быстро, я даже не все сразу понимал — не успевал схватывать… Ну я не знаю, в общем, как вам это объяснить. Ага, музыкальные голоса, наверное, так. Ровно, как они говорят… Ровно — это у них означает «правильно», «хорошо».

…Да, получается не по порядку, это верно. Значит, я сидел, глядел на стену, и вдруг из ничего появился человек с зелеными волосами. Я на него смотрю, а он на меня. Потом он потер ногу, скривился и говорит:

— Какое это время?

Но не так, а очень быстро, все вместе; «какоетовремя». Я сначала даже не понял. Таращу на него глаза и молчу.

— Не знаешь? — спрашивает. — Или не понимаешь? Скажи!

Я тогда говорю:

— А что сказать-то?

Он обрадовался, засмеялся.

— Понимаешь! Язык совпадает. Спрашиваю: какой год? Теперь, у тебя, у вас — какой год? Век? Столетие?

Мне что-то страшно стало, но я решил не поддаваться.

— Двадцатый век, а что? — говорю.

Он опять засмеялся.

— Как что? Мне ведь надо узнать. Двадцатый! Далеко. Хотя несущественно.

И начал опять оглядываться по сторонам, по стене постучал, по столу, взял мою самописку, покрутил, опять положил. Лампу настольную потрогал. «Ток?» — спросил. Они вообще так говорят, отрывисто, вроде бы им лишнее слово сказать лень. Потом вдруг перестал все разглядывать и трогать, посмотрел на свои руки, покривился. А руки у него чистые, ногти блестят… Потом прислонился к стене и глаза закрыл.

Я спрашиваю:

— Вам плохо, что ли?

Он глаза открыл и говорит:

— Нам не плохо. Это я плохо. Очень плохо. Буду ждать.