Виталий Сертаков - Мир Уршада (сборник)

— Смотри. — Марта показала в глубь деревни. Там под высоким навесом пряталось деревянное чудовище. — Это их покровитель.

— Здорово… — выдохнул Толик. — Это кому же памятник?

— Ясеневый Велес, покровитель здешних мест. Глаза опалами отделаны, ногти и зубы из обсидиана, такая у него масть. Сам из ясеня, но вокруг должна быть сосна, старая сосна со мхом и лишаем…

— Там висит что-то… вроде обрывков бумаг.

— Кажется, они постоянно украшают своего бога. Саади говорил, что не проходит недели без очередного козлиного или конского черепа. Их Велес постоянно требует крови.

Ромашка осторожно приблизился к навесу.

— Домина, тут сплошные черепа и рога. И сам он с рогами. И шкуры тут гниют, целая гора песцовых шкур… вот обидно!

— Ничего обидного. Хорошо, когда жертвуют шкурки зверей, а не людей. Кажется, их Велес любит медь и пиво, надо спросить у Рахмани. Эй, не подходи близко, они следят за нами!

— Ах, черт! Домина, у него в лапе — человеческий череп. Даже кожа не снята…

— Так положено, — зевнула волчица. — И вообще, что ты заладил — череп, череп… Голова человека — это всегда сила.

Берендей Иванович разрешил обуться. Казалось, кого-то ждали. И точно, скоро дождались. С негромким цокотом в деревянные воротца городища въехала телега, запряженная двумя белыми лошадками. У пристяжной во лбу торчал острый крученый рог.

— Ой, какие хорошенькие… Единороги! — непроизвольно Ромашка потянулся погладить нежную морду. И еле успел отскочить, когда белогривый конек с шипеньем кинулся за ним.

— Индра-зверь, рук не суй, — рассмеялся моложавый дедок, с изуродованным шрамами лицом. — Это те що, кобыляка, га?

Дед на телеге смотрелся гоголем. Сам в парадной белой рубахе, в меховой безрукавке, носил он узкий кожаный пояс с железными бляшками, широкие узорчатые штаны, на голенях заправленные в онучи, и модные лапти с кожаными тесемками.

— Чего встали? Залазьте уж, будет вам глаза-то мозолить!

Единороги лихо взяли с места. Берендей втиснулся третьим, не считая замерзшей Кеа. Ромашка решил молчать и ничего не спрашивать.

В какой-то момент телега выскочила на берег реки. Берендей Иванович соскочил, не спрашивая, схватил узел с остатками еды и полез по наклонным мосткам, торчавшим над водой. Толик с грустью наблюдал, как погибают вяленая оленина, копченая скумбрия, огурцы, лепешки и инжир. Из свертка на колени Толику выпал одинокий урюк. С горя лекарь засунул его в рот.

— Домина, он забрал нашу оленину…

— Молчи! — прошипела Марта.

— Вил пошел кормить… вона кружат, — добродушно разъяснил возница, указывая куда-то под мостки. Толик внимательно поглядел в нужном направлении и… перестал жевать.

— Ру… русалки?!

— Вилы. Какие те русалки? Русалки, елки-палки, они летние, да бестолковые, что твоя хавронья! А то вилы, нешто не ведаешь?

Берендей вернулся, подмигнул, отряхнул руки.

— Чего расселся, добрый молодец? Да вон она, волчица твоя, дожидается…

Волох еще не успел договорить, а они уже мчались навстречу друг другу, как дети, что не виделись долгую-долгую зиму.

— Я тебе должна сказать что-то важное…

— Нет, это я тебе должен сказать…

— Я с ума сходила, боялась, что с тобой…

— А что со мной? Это ты — слабый пол, а не я…

— Это я-то — «слабый пол»? Да ты еще не знаешь…

Женщина-гроза проследила, как смешные дети с четвертой тверди кусают друг друга губами, засмеялась неслышно.

— Ну что, девку подкормить, и ничо, лепкая станет, — задумчиво произнес Берендей Иванович. — Как мыслишь, волчица, прокормит лекарь свою женку-то?

Женщина-гроза воззрилась на него в немом изумлении. И вдруг она ощутила, как разом сливается в черную пропасть, уходит с души напряжение, державшее ее все дни после гибели мужа. Она уже не спрашивала, откуда этот русс, лесной дикарь, знает о том, что она волчица, и о том, что Ромашка — лекарь, и уж тем более о том, что Толик и Юля когда-нибудь поженятся…

Просто он должен был все знать.

Такая масть.

— Непременно прокормит, — твердо заявила Женщина-гроза. — Он у нас настоящий мужик!

…Ночная битва в стране Бамбука длилась недолго.

Рахмани спустился к русским волхвам и пробыл с ними все то время, когда они рисковали жизнями, подгоняя беса. Волхвы окропляли своих хмурых усатых истуканов кровью птиц и кроликов, бились о дубовый пол лбами, закатывали глаза, а после хлестали уставшего беса боевыми проклятиями.