Генри Олди - Ойкумена

Ни один вудунский бокор не отважился бы вызвать такого грозного Лоа.

Стерильная чистота. Холодный матовый отблеск термосила — покрытия стен, способных выдержать температуру в тысячи градусов. Часовые на каждом углу. Ряды запертых дверей — казармы? учебные классы? тренажерные залы? Таблички на дверях отсутствовали, имелись только номера. Дважды центурион молча делал предупреждающий знак рукой. Они останавливались и ждали, пока мимо пройдет строевым шагом манипула курсантов — в колонну по два, во главе со штандарт-вексиллярием, на чьих петлицах щелкали клювами четыре орла. Провожатый Лючано (так и хотелось сказать: конвоир) вскидывал руку ладонью вниз; офицер, ведущий колонну, отвечал таким же приветствием. Курсанты скрывались за углом, и центурион с гостем продолжали свой путь.

Наконец они замерли перед стандартной дверью с номером LXXXII.

— Ждите здесь.

Щелкнул замок, центурион скрылся за дверью, и Тарталья остался в коридоре один. От нечего делать он принялся глазеть по сторонам, но скоро оставил это занятие — никаких достопримечательностей, отличных от увиденного ранее, в поле зрения не наблюдалось. Сомнительное разнообразие в интерьер вносили лишь миниатюрные глазки надзорных камер под потолком.

«Сейчас примут по ошибке за лазутчика…» Развить это неприятное допущение он не успел. Вновь щелкнул замок.

— Входите.

Центурион был не многословнее раба-пилота. И куда менее вежлив. Общение с Тартальей он, судя по всему, считал ниже своего достоинства. Провести, сдать с рук на руки, уйти и забыть — как выбрасывают из памяти, например, посещение скверно убранного сортира.

За дверью обнаружилась приемная. По форме и размерам она напоминала не слишком просторный гроб. В «гробу» имелся стол с терминалом, за которым сидела женщина в форме, в чине обер-центуриона. «Секретарь?» — предположил Тарталья. Он не помнил, как называют секретарей в военных школах. Адъютант? Денщик? Дневальный? Нет, как-то иначе…

Офицер, сопровождавший Лючано, вскинул руку, щелкнул каблуками и удалился восвояси. Спина его излучала нескрываемое облегчение.

— Лючано Борготта?

— Да, синьорита.

— Вас ждут.

Обер-центурионша кивнула на вторую дверь в торце «гроба».

Тон ее мог заморозить океан.

— Вы сегодня прекрасно выглядите, синьорита, — сказал Тарталья, кланяясь. — В следующий раз я принесу вам букет цветов. Вы любите хризантемы?

И только потом вошел в указанную дверь.

«Все когда-то случается впервые, — улыбнулся издалека маэстро Карл. В улыбке маэстро крылось больше сочувствия, чем веселья. — Потеря невинности, удаление аппендикса. Импотенция. Смерть, в конце концов. Ты вот, малыш, впервые будешь работать куклу в военно-космической школе Помпилии. Я бы поздравил тебя, но не уверен, что это будет к месту…»

Маэстро Карл, как обычно, попал в самую точку.

Зал был помпезен и огромен.

По контрасту с казенщиной коридоров и теснотой приемной это чувствовалось с особенной остротой. На сцене могла бы выстроиться двойная когорта при поддержке штурмового броневика. Прямо за лазерной рампой колыхался тяжелый занавес в складках. Бархат цвета запекшейся крови с обеих сторон — да-да, с внутренней тоже! — по центру украшал золоченый орел, держа в когтях змею. Пернатый хищник был разрезан посередине, по вертикали: иначе занавес не смог бы разойтись в нужный момент.

С точки зрения Лючано, это снижало пафос и наводило на крамольные мысли.

Расположился Тарталья за кулисами, в отведенном ему закутке. Отсюда, пока не началась главная работа, он мог любоваться системой мощнейших голопроекторов и камер-фиксаторов, акустических отбойников и резонаторов, турелями прожекторов — пакетниками и «пистолетами»…

Не лучший, но приемлемый способ скоротать время.

Не лучшее, но приемлемое место работы.

Лючано усмехнулся. Разумеется, гордый помпилианец не мог предать огласке тот факт, что он прибег к услугам контактного имперсонатора. Легат читает речь выпускникам при поддержке невидимых костылей? — позор! А вот личный эмпат — это другое дело. Эмпат и невропаст в некотором роде антагонисты. Невропаст ведет куклу, корректируя ее по ходу дела. Эмпат же никого никуда не ведет. Он считывает эмоции клиента, фиксируя динамику эмограммы в пси-архивах собственного мозга. Позже это даст возможность включить эмограмму в запись выступления, чтобы зрители не только увидели все воочию, но и частично пережили чувства оратора.