Иван Афанасьев - Тегле

— Только вот, господин без имени, есть одно небольшое затруднение. В Московском Ханстве разрешение на ношение оружия дается лишь определенным чинам. Если признать оружие Вашим, получается, что Вы — нарушитель закона. А не признать его Вашим нельзя, потому как у меня имеются протоколы допроса нескольких свидетелей, которые подтвердили — Ваш пистолетик. Вот так.

— Да откуда Вы знаете, что мне не положено оружие иметь? Я, как Вы должны были догадаться, не рядовой обыватель. Заберите его себе, скажем, в связи с моей временной недееспособностью. Я совершенно на Ваши действия не обижусь.

Следователь вновь присел на красивый стул с гнутой деревянной спинкой, закинул ногу на ногу.

— Дак ведь в том и штука, разлюбезный сударь, что, как человека без памяти, я обязан отправить Вас в психическую больницу. Сначала на обследование, а потом, я предполагаю, на лечение. Палаты там на замках, в окнах решетки, а врачи не верят ни одному Вашему слову. Плохо там, одним словом. Плохо, и выйти скоро не получится.

Юрий пожал плечами. Прямо детские какие-то угрозы: а вот я сейчас в тебя песочком с совочка как брошу! Хотя, будь на его месте обычный человек — действительно бы испугался.

— А вот если к Вам память бы вернулась — чуть-чуть, лишь касаемо этого пистолетика — то я бы и без врачебной комиссии смог бы обойтись. И если преступных деяний за Вами не обнаружится, то и выписались бы себе спокойненько, со всеми деньгами.

Тут Кондрахин припомнил, что с деньгами тоже не все запросто получалось. В пересчете на рубли у него было не менее семидесяти тысяч. При себе такие деньги могли носить лишь миллионщики — купцы и банкиры — или же выдающиеся грабители. Вчера, узнав про деньги из мыслей следователя, он просто не придал значения сумме.

— Да возьмите себе половину этих денег и отстаньте от меня! Господин Кажегет, Вы — как маленький. Если я не простой человек, то ведь ясно, что или комиссия меня здоровым признает, или Вас уволят. Я даже мысли не допускаю, — прибавил Кондрахин с притворным ужасом, — что Вы попадете под трамвай. Что Вы! Все произойдет тихо. Вам прикажут сверху забыть о моем существовании. А также и обо всем остальном, как, скажем, мне. А может, я просто бесследно испарюсь из этой палаты на глазах десятка свидетелей. Ну, зачем нам с Вами, серьезным людям, такая чертовщина?

Будук-Оол даже не дрогнул, не сморгнул. Как сидел на стуле, так и сидел.

— Вот Вы, господин без имени, и проговорились. Попытка подкупа должностного лица при исполнении… Да еще угрозы прибавим. Не хочется Вам, чтобы персона Ваша была раскрыта. Боитесь. Так я не злодей бессердечный. Если Вы ко мне с уважением, то и я навстречу пойду. Пистолетик откуда? А?

— Купил. В Италии. Истинная правда, господин следователь. Другого ответа у меня нет.

Он подкрепил свой ответ изменениями в голосе и выражении лица, придавая им максимальную убедительность. Но следователь, тертый калач, таких "убедительных" ответов за свою жизнь выслушал тысячи.

— Как должностное лицо, предупреждаю: Вы задержаны до выяснения обстоятельств. Палату не покидать. Городовой имеет право на применение оружия. Вспомните что новое — позовете. Через охранника. Сейчас к Вам гость. Журналист.

В палату по знаку следователя вошел Горшенин. Юрий успел дать ему мысленное предупреждение:

— Не знакомы.

Кажегет впился глазами в лицо журналиста, надеясь что-то на нем прочитать. Но вошедший, едва скользнув взглядом по кровати, взглянул на следователя.

— А где обещанный сюрприз?

Будук-Оол ничем огорчения не высказал. Нейтральным тоном он спросили:

— Вы встречали когда-нибудь этого человека, господин Горшенин?

Журналист ответил отрицательно и тогда следователь в двух словах пересказал ему историю появления Кондрахина в Орле, кратко изложив и рассказы того про чужие миры.

— Что же, господин Кажегет, для меня это представляет интерес, — журналист присел на стул, глянул на Кондрахина.

— Здравствуйте, таинственный незнакомец. Меня зовут Владимир. Для удобства разговора назову-ка я Вас Юрием. Надо же как-то обращаться, без имени и беседа не такая получится. Не возражаете?

Против того, чтобы его называли Юрием, Юрий возражать не стал. Кажегет откланялся, но вместо него в палату зашел тихий круглолицый юноша, молча присел в углу, и принялся записывать беседу журналиста с подозреваемым. Делать было нечего, пришлось рассказывать Горшенину про тот Орел, который он знал на Земле.