— Спасибо, друг. Я вечером верну.
…Но он ошибся. На пустыре за литейным цехом его ожидали не Ржавый и не Зухряч. На пустой бочке из-под соляры сидел, щурясь на теплое июньское солнце, его старый знакомец еще по ленинградским «Крестам» Свист. А за ним стояли двое угрюмых коренастых ЗК, которых Гумилев в Норильсклаге никогда прежде не видел.
— Какие люди, — воскликнул Свист, широко разводя синие от наколок руки. Со стороны можно было подумать, что он хочет обнять давно потерянного брата. — Что, Левушка, не думал, наверное, что встретишь меня тут, за Полярным кругом? Ан видишь, как оно повернулось…
— Я слышал, тебя зарезали на пересылке, — сказал Гумилев холодно. — Но недооценил твою живучесть.
— А тебе бы этого хотелось, да, Левушка? — голос Свиста стал совсем медовым. — Конечно, хотелось, я знаю! Тогда в «Крестах» ты ведь так и не отдал мне должок. А если бы меня зарезали, то некому было бы и отдавать. Но Бог не фраер, он все видит! И я живой, и ты… пока что. Так что ты мне по-прежнему должен и теперь уже с процентами!
Семь лет назад в «Крестах» молодой заключенный Лев Гумилев вступился за старого правоведа Кизеветтера, которого обижали воры. Профессор был осужден за антисоветскую агитацию — на самом деле все его преступление заключалось в том, что он рассказывал студентам на лекциях о принципе презумпции невиновности. Жена профессора каждые два дня приносила ему передачи с белыми булками, печеньем и конфетами — почтенный правовед был сладкоежкой. Все эти деликатесы у Кизеветтера тут же отбирали державшие в камере масть урки. Правовед возмущался и пытался жаловаться тюремному начальству, но до его страданий никому не было дела. В конце концов Гумилеву это надоело, и он подошел к блатному, только что реквизировавшему у профессора очередной пакет с едой.
— Почему ты отобрал у старика передачу? — спросил он у урки. Тот ухмыльнулся, предчувствуя веселье.
— Отобрал? Что ты, голубок, он мне сам ее отдал. Видишь, какой довольный сидит?
Неопытный человек купился бы на этот примитивный трюк и обернулся бы проверить, не сошел ли с ума профессор. Но за плечами Гумилева уже был Беломорлаг, где он вдоволь насмотрелся на подлые блатные штучки.
Поэтому он сделал вид, что оборачивается, перехватил летящий ему в голову кулак и, резко присев, бросил противника через себя. Этому приему научили его в Азии — тамошний народ любил борьбу. Сам Гумилев до ареста увлекался боксом, но в подобной ситуации азиатская хитрость была предпочтительнее честного английского мордобоя.
Урка со всего размаху грохнулся об пол спиной и затылком и дико завыл. Гумилев не стал наклоняться, чтобы посмотреть, что с ним такое — просто подобрал пакет профессора и отнес его обратно Кизеветтеру.
— Молодой человек, — пробормотал правовед, побелев от страха, — вас же теперь убьют…
— Пусть попробуют, — усмехнулся Лев. — К тому же я действовал по понятиям, а они в этой среде важнее, чем законы — в вашей.
Он оказался прав. Блатные, конечно, устроили разбор — все-таки не каждый день политический осмеливался поднять руку на вора. К счастью, нашлось немало свидетелей, слышавших, как урка назвал студента «голубком», а за такую безосновательную предъяву с него можно и нужно было спросить. Смотрящий камеры, поразмыслив, заявил, что студент защищал терпилу, что благородно, а урка пострадал за собственную борзость, поэтому виноват сам. На некоторое время в камере воцарился мир, у профессора даже перестали отбирать передачки. Гумилев, с некоторых пор не веривший в сказки со счастливым концом, утроил бдительность и однажды ночью это спасло ему жизнь.
Он лежал с открытыми глазами, мысленно чертя на карте маршрут великой армии Александра Македонского, когда к изголовью его шконки бесшумно скользнула черная тень. Еще одна тень выросла в ногах. Лев понял, что сейчас произойдет: один бандит накинет ему на горло удавку, другой сядет на ноги, чтобы жертва не смогла вырваться.
Прежде, чем убийцы начали действовать, он кубарем скатился со шконки и вцепился в лодыжки того, кто держал удавку. Гумилеву удалось опрокинуть врага на пол, и в это время второй подскочил и нанес ему страшный удар по затылку.
Перед глазами Гумилева вспыхнули и закружились яркие огни. Ему показалось, что мир уплывает куда-то вбок, а сам он падает в бездонное, полное звезд, пространство.
Но вместо того, чтобы рухнуть замертво, он вдруг почувствовал страшную злость и невероятный прилив сил. Словно выпущенный из катапульты снаряд, он вскочил и обрушил на противника целую серию ударов. Так бешено драться у него не получалось даже на ринге. Крюк в печень, прямой в челюсть, апперкот. Противник пытался закрываться, но удары Гумилева легко пробивали его неумелую защиту. Потом в камере вспыхнул свет, и Льва оттащили. Его спарринг-партнер был похож на окровавленную куклу, но Гумилев узнал его — это был тот самый урка, которому он помешал отобрать передачу у старика-правоведа.
Читать дальше