Array Журнал «Если» - «Если», 2010 № 09

— А с монахом было то же самое? — прервал Олег словоизлияния немца. — Я имею в виду, что Иоанн тоже начал соображать не раньше, чем вспомнил свою смерть. Верно?

— Молился без умолку. Пришлось взбодрить.

— И меня ты тоже бодрил, значит.

— Не без этого. Чтобы вспомнить, встряска нужна. Только не испугать, а разозлить. Теперь Йоган меня иначе как безбожником не кличет.

Олег вообразил, какие богохульства пришлось изрыгнуть немцу, дабы взбодрить средневекового монаха, — и улыбнулся.

— Смотри, Дитмар, что получается. Воспоминание о собственной смерти включает в наших организмах целую программу…

— Программу?

— Ах, да, о программировании и вычислительных машинах ты же ничего не знаешь. — Ага, сейчас мы твою баронско-швабскую спесь подсобьем. — Есть впечатление, что в наши организмы вшита некая последовательность команд, стартовый ключ к которой — воспоминание о гибели. После этого наступает ясность мышления, мобилизация физических сил и…

— И еще черт знает что, — угрюмо добавил немец.

— Это ты о чем?

— Скоро узнаешь, — заверил Дитмар фон Вернер. — Так мы заходим?

— Погоди. Еще одно наблюдение. О языках. Ты сказал — я понимаю все, что сказал ты, ты понимаешь все, что сказал я. Но это не совсем так… Иначе хазарское слово «хатуль» мы бы слышали как «кот», латинское «сигнус» — как лебедь.

— Верно, — согласился немец. — И к чему ты ведешь?

— Штука в том, что хатули — не коты, сигнусы — не лебеди, а сирены — не амфибии. Это нечто, чего в нашем мире никогда не было. И слово «программа» ты, несомненно, понял не в том смысле, который вложил в него я. Кто-то или что-то подбирает для нас подходящие названия незнакомых сущностей. С другой стороны, этот кто-то не слишком, похоже, разбирается в языковых тонкостях и переводит кое-какие идиомы дословно, впрочем, это еще предстоит как следует проверить. Кто-то или что-то следит за нами, Дитмар, а может быть, и управляет. И это мне не слишком нравится.

Мгновенная гримаса исказила спокойное лицо потомственного шваба, и Олег понял, что нащупал-таки болевую точку в несокрушимой броне истинного арийца.

— Насчет управляет, это мы еще посмотрим, — процедил сквозь зубы Дитмар фон Вернер. — Но ты молодец. Вместе мы сварим крепкую кашу, так ведь говорите вы, русские?.. Войдем же наконец.

Олег вложил руку в «замок», двери разошлись.

Находящееся посреди обширного круглого зала нечто более всего напоминало переплетение серых и сизых кишок, и оно пульсировало, сокращалось, вибрировало — жило какой-то сложной и непонятной жизнью… Жизнью ли? Он вгляделся: вся эта неаппетитная, скользкая на вид конструкция была навита на полупрозрачную колонну неизвестного материала и уходила ввысь, туда, где наверняка располагался рубиновый купол. И запах… Олег отчего-то ожидал запахов машинного масла, перегретой электроники, чего-то механического, знакомого. Ничего подобного. В помещении витал тонкий аромат… фиалок? Сирени? Чего-то определенно цветочного, и неуместный этот аромат вызывал сильнейший диссонанс с увиденным. Подумалось, что Кишечник — слово само выпрыгнуло, как чертик из табакерки — не иначе связан с доставившим их сюда Пищеводом. Значит, Пищевод — элемент жизнеобеспечения станции? Что же это может быть? Биотехнологии? Тогда ему в этом вовек не разобраться.

Он осторожно шагнул к конструкции и, не дойдя нескольких метров, уперся в невидимую стену. Защита? Воздух задрожал, запестрел красками и сложился в большой прямоугольник, усеянный геометрическими фигурами и пиктограммами. Олег покосился на немца — тот стоял в привычной своей позе, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Надзиратель, ешкин кот. Прям как в концлагере на плацу. Ладно, что мы имеем? Имеем, очевидно, голографический пульт управления. И лучше бы в него не лезть. Питекантроп перед атомным реактором. С другой стороны — умные небось люди конструировали, а может быть, и не люди вовсе, неужто защиту от дурака не предусмотрели? Ну-ка, что тут у нас? Система концентрических кругов. Непонятно. Четыре равнобедренных треугольника с общей вершиной. Тоже непонятно. Ромбододекаэдр, а внутри плавает что-то вроде рыбьего глаза. Непонятно, но здорово. Бутылка Клейна. Понятно, но к чему? Две спирали — левосторонняя и правосторонняя.

В задумчивости он водил рукой, касаясь непонятных символов, остававшихся совершенно безучастными к его прикосновениям. Кроме спиралей. Спирали ожили: мигнули, пришли во вращение…