Игорь Минаков - Операция «Вирус»

Нащупав в кармане кошель, Фуску сказал субалтерну:

— Я на берег. Проследи за погрузкой провианта и боеприпаса. Чтобы все по артикулу. Здесь интенданты вор на воре… Лодку отдраить до полного блеска. Проверю каждый закуток, когда вернусь…

— Есть! — откликнулся Туурлан.

— Если вернусь, — буркнул Фуску.

Он спустился на пирс и не оглядываясь пошел к КПП. Шагал он неестественно твердо, отмахивая правой рукой с зажатыми в ней перчатками, впечатывая каблуки в мокрый бетон. Хелела маху тахт… Хелела маху тахт… Хелела маху тахт…

— Барал я твоего адмирала, — тоскливо говорил он спустя несколько часов скучающей девке в крохотной комнатенке портового Лупанария. — Он, если хочешь знать, передо мной на цырлах должен ходить. Я был знаешь кем? Я спаркой командовал. Знаешь, что такое спарка? Это когда две субмарины в рейде. Ведущая наносит торпедный удар по вражескому транспорту, а ведомая — по конвою. Исподтишка! Тебе этого не понять, дура… Знаешь, кто был моим первым начальником? Сам старший субмарин-мастер Хурлу! Не то что твой слизняк Борохул, а настоящий моряк! Кромешный ужас этих материковых панцюков… Он их живьем жег. Сгонит в кучу и давай напалмом поливать. А мутантов развешивал на деревьях, гроздями. И страсть как фотографироваться любил на фоне… Такой чудак, у себя на командном посту заспиртованные головы держал. Для поднятия боевого духа в экипаже. И поднимал ведь! Мы за него готовы были морскому дьяволу в пасть броситься… И бросались… Жаль, не было меня в том деле, когда его лодка против трех вражеских танков дралась. Я тогда в госпитале валялся, а он, Хурлу наш, там и сгинул. В неравном бою… Прими преисподняя его черную душу…

— Ладно тебе, развоевался, — сквозь зевоту произнесла девка. — Ты пестик-то доставать будешь? Или ты его давно коку сдал, на камбуз?

— Заткнись, дрянь! — вспылил Фуску.

— А ты не ори! — заорала девка. — Не можешь, так и скажи… Я тебе не шаман, чтобы исповедовать. Приперся — плати!

— Не скули, получишь свои медальоны, — сказал старший субмарин-мастер. — Не в настроении я сегодня, это верно. Да и какая тебе разница?..

— Скажешь тоже, — усмехнулась девка, раздувая курительный цилиндрик. — Стала бы я с тобой, галерником вонючим, якшаться ради одних медальонов. Давненько залетов у меня не было, вот что… Приходите ко мне пустые все, как мошна Золотаря. Устала я, хочу на Блаженные острова. Там чисто, светло. Море теплое, прозрачное, как слеза. Врачи внимательные и не пристают к беременным, не то что здешние потрошилы… Целый год легкой жизни. Будь моя воля, я бы из этих Инкубаториев век не вылезала. Так бы и метала икру… Подзалет, подзалет, забери меня в полет…

Возвращался Фуску уже ночью. Кошель его был пуст, в голове стоял непроглядный туман, а желудок скручивало тошнотой. Старший субмарин-мастер и не заметил, как подошли Золотари. Серые, безликие, они словно соткались из фосфорического свечения ночного неба. Сообразив, кто перед ним, Фуску отпрянул к стене пакгауза, неверной рукой схватился за эфес кортика, но Золотари успели раньше.

«Хелела маху тахт», — огненными письменами вспыхнуло в угасающем сознании бывшего Посвященного Нижнего Круга, так и не успевшего понять, за что преисподняя отторгла верного своего раба. А тухлые воды Отходной лагуны умеют хранить тайны.

Зак жестоко трясет на ухабах, и каждый толчок отдается болью, словно под черепной коробкой плещется расплавленный свинец, тяжело ударяющий в виски и затылок. Душный фургон, разделенный пополам решеткой. Омерзительный, кислый запах блевотины мешается с застарелым курительным перегаром и выхлопами то рычащего, то ноющего двигателя. Иллиу Капсук сидит на узкой скамье, если можно назвать скамьей четыре прута арматуры, грубо приваренные к стенкам фургона. Арматура невыносимо терзает его седалище, но пошевелиться Капсук боится: по ту сторону решетки — два автоматчика. Грубые их лица словно вырублены топором из чурбака, взгляды равнодушные и пустые, и Капсук поспешно отводит взгляд. За крошечным, тоже забранным решеткой окном проплывает бесконечный бетонный забор с пущенной поверх колючей проволокой.

Капсуку плохо, очень плохо. Рубцы на щеках не заживают, налились гноем и тягучей, дергающей болью, и кажется, что там уже вовсю орудуют черви — клубки белесых, мохнатых червей, что падают в джунглях из крон травяных пальм…