Наталья Егорова: Игрушка детского бога

Фарел за нож схватился, сжал рукоять крепко. Так бы сам и побежал Ашу помогать.

Жалко его, Аша.

"Бились они много дней. Вода бурлила, на берег плескалась. Вырвал Хур Ашу глаз, покатился глаз на небо, засиял там ярче всех звезд, согрел землю. Выросла снова трава, и деревья поднялись.

Только людям не радостно. Ослабел Аш, стал Хур одолевать его. Вот уже и молнией его палит, и стужей морозит, и ядом плюется. Вот-вот погибнет Аш.

Бросились малые боги, окружили Хура, рвут его. Все лицо в клочки изодрали, и посейчас у него все лицо в рябинах. Да только малые боги Хуру - что берсу муухи; отмахнулся от них, и канули боги в море. Захохотал тогда Хур злым хохотом, обещал Ашу, что каждый год станет волну на берег гнать, дома рушить, людей топить."

Найра Фарела за руку схватила, пальцы ледяные. Кто-то в углу всхлипывает тихонько. Журчит, бормочет голос старой кё, а будто бы и не она рассказывает, а сам Фарел битву эту великую видит. Будто и не огонь в очаге горит, а сверкает молниями хуров глаз. И плачет, плачет в углу белая водра кё, печалится об Аше.

"Чувствует Аш, недолго ему жить осталось, некому будет без него людей защитить. Взмахнул он рукой, и застыло все, и Хур застыл. Заторопился Аш, схватил чудесный нож, что в любой камень, как в песок, входит, вырезал Аш умоломку и спрятал ее в башне на берегу моря. Поселил Аш в ту умоломку самое сердце оккеана. Погонит Хур волну на берег, встанет вода до звезд, но только сложит кто умоломку, и утихнет море, уйдет волна.

Только спрятал Аш умоломку в башню, ударил его Хур и убил. Вырвал он сердце Аша и бросил в оккеан. А сердце не утонуло, за край мира провалилось и на небо улетело. Стало у мира два солнца: глаз Аша днем светит, жарко греет. Сердце Аша через ночь на небо поднимается, чтобы лодки в оккеане не заблудились, чтобы всегда назад возвращались.

А умоломка так и осталась в башне. Каждый год Хур волну на берег гонит, каждый год дети умоломку собирают. Соберут умоломку, уйдет вода, не тронет людей. Коли не соберут, все порушит, унесет в море."

Замолчала кё, засмотрелась на языки огня.

– А как же детский бог, кё Хораса? - не выдержал Фарел.

Прищурилась старуха, улыбнулась мимолетно.

– А детский бог меж других малых богов и вовсе крохотным был. Бросился он было на Хура, да в траве запутался, так на берегу и остался. А как погибель Ашу пришла, загоревал детский бог, заплакал, да весь в слезы и ушел. Стало его не видно, не слышно. Поселился детский бог в той умоломке, что Аш вырезал. И если обратится к нему дитя, он откликнется и поможет. Дождь позовет, мороз прогонит, рыбу приманит к лодке, охотников от когтей берса убережет.

– И умоломку собирать помогает.

– И умоломку собирать помогает, - согласилась кё. - Соберет ее только тот, кто детского бога позвать сможет.

– А взрослых, выходит, не слышит он?

– Нет, Фарел, не слышит. Только детям откликается.

– Так выходит, - у Фарела аж дух захватило от смелости. - Дети, выходит, важнее взрослых, раз им бог помогает, а взрослым нет?

Посуровело лицо кё, сдвинулись брови.

– Всякий человек нужен, всякий важен. Отец твой в море ходит, тенца бьет. Мать твоя зерно сеет, ягоды собирает, сестры взрослые уже: водоросли мнут, рубахи шьют. А ты, Фарел, летом пойдешь у детского бога милости просить, чтобы все здоровы были, чтобы было, что в горшок бросить, да чтобы хорошие мужчины сестер в жены взяли. Если признает тебя детский бог, будешь, Фарел, от всего селения беду отводить, волну поворачивать. А станешь взрослым - сын твой умоломку собирать будет.

Фарел насупился. Завозились ребятишки, кто-то хихикает уже, кто-то украдкой слезы вытирает. Найра глаза опустила, принялась белый стебель в циновку продергивать.

Весной пойдет Фарел с детским богом разговаривать. У него и спросит, почему тот взрослых не слышит.

Луч белого солнца - глаза Аша - коснулся щеки. Фарел бездумно пялился в серое небо, светлое на востоке, где поднимался глаз, розоватое на западе, куда ушло сердце.

Вода тихо плескала в борта. Перед волной всегда оккеан спокоен.

Всю ночь смотрел в небо. Вначале руки и ноги налились холодной тяжестью, так всегда бывало от смолы. Потом будто вылетел Фарел из себя, поднялся к небу, встал над большой водой. И запело внутри, точно киитовый ус протянулся от берега к краю мира, и коснулась его громадная рука. Уонгм-м-м.

Лицо Хура побледнело от страха, когда встал Фарел одной ногой в лодку, другой - на спину красного кита, что несет на себе весь мир. Зажмурил Хур оба глаза, ждал, пока Фарел его ударит.