Владимир Аренев: Паломничество жонглера (фрагмент)

Знаешь, мальчик, ты игрушка, подчинись,

смирись.

Нет - сломаем! Нет - разрушим! Спину гни,

молись!"

Ты не слушай, правда лжива.

Ночи - дверь закрой.

Знаешь, лучше расскажи-ка,

как ты жил, герой.

Слушай душу, верь лишь сердцу,

остальное - прах!

Жар ли, стужа, - есть спасенье

в отблесках костра.

Тойра почти кричит - и он видит, как губы мальчика начинают подрагивать, как трепещут крыльями мотылька веки.

"Давай, Трескунчик, давай! Держись! Возвращайся!"

Коль сияешь - так и будешь

ты сиять вовек.

Если знаешь - не забудешь,

что ты - человек.

Яд из крови, яд из раны, яд из сердца

вон!

Путь не пройден: горе ль? радость?

этот выбор - твой!

Удар ладони - громкий, как будто Тойра забивает последний гвоздь в дверь, в которую стучится ночь из выговора.

Всё. Теперь остается только ждать. Брат Виккел будет играть столько, сколько сможет, потом его сменит Тойра... еще кого-нибудь найдут - и так до тех пор, пока Найденыш (именно Найденыш, а не живущий в нем форэйас!), поддетый на крючок мелодии, не вынырнет сюда, в то, что люди называют реальностью.

И если это произойдет, Тойра постарается, чтобы мальчик никогда не вспомнил о том, что привиделось ему в бреду, никогда в сознание Найденыша не проберутся воспоминания Носителя.

...Разве только иногда, в снах, которые, просыпаясь, он будет помнить весьма и весьма смутно.

Тойра наклоняется и подбирает с пола разбросанные статуэтки Сатьякала, ссыпает их на тумбочку. Туда же ставит кружку.

Вглядывается в бледное лицо, кажется, начинающее чуть розоветь - хотя, конечно, это самообман: изменения, даже если они начались, не могут проявиться так скоро.

И все-таки.

- Выживи, мальчик, - шепчет Тойра. - Выживи, не сдавайся. Да, я намерен сделать тебя своим орудием и оружием, но... я обещаю, я клянусь тебе, что не забуду о том, что ты не только форэйас, но и человек. И когда-нибудь, когда настанет время, я все расскажу тебе.

"Живой или мертвый", - добавляет он мысленно.

Поднимается и выходит из спальни, оставляя Найденыша наедине с мелодией флейты, с нечеловеческим прошлым и неопределенным будущим.

...Глядя из своего сновидения-бреда на случившееся тогда, Фриний так и не сможет увидеть лица своего учителя - того лица, лица сорокапятилетнего Тойры, - учитель будет поворачиваться к Фринию спиной.

Всегда - спиной.

И Фриний-Найденыш стонал во сне: там, на кровати, и здесь, в коридорах Лабиринта...

* * *

Змея - толстенная, иссиня-черная, явно ядовитая - ждала за дверью.

Гвоздь вполголоса ругнулся и присел, чтобы рассмотреть гадину повнимательнее. Ну да, точно ядовитая - у них у всех головы как бы треугольные, а в "щечках"-то как раз отрава и таится.

Вот пакость!

Кровь у змеи была, как и полагается, красной и вязкой, и уже начала подсыхать. Натекло ее немало, и голова, отсеченная от туловища, но лежавшая рядом, казалось, плавала в этой луже. Гвоздь поддел голову кинжалом, словно боялся (а что? - в глубине души действительно боялся!) этой головы: вот сейчас возьмет да и оживет. Но нет, никаких чудес, никаких воскрешений, никакого священного сияния и пророческих слов - обычная дохлая змея.

Другое дело, что совсем не обычен сам факт присутствия ее в комнате Гвоздя и господина Туллэка; а впрочем, только на первый взгляд необычен.

Иначе как бы молчаливый тайнангинец вдруг оказался в этой самой комнате и застукал здесь конюха? То-то же.

Значит, зашел, чтобы подложить свинью, то есть, в данном случае змею, подложил, заметил мальчонку и поволок за ухо на правый суд? Похоже на то. Почему подложил разрубленную? А это предупреждение. (Тут бы спросить: "О чем можно предупреждать таким образом?" - но разве ж разберешь этих тайнангинцев, к тому же господин Туллэк наверняка-то знает, о чем). Откуда Айю-Шун змею взял? Да откуда их обычно берут - словил или купил у какого-нибудь торговца змеями (и, выходит, держал, мерзавец, живой в одном из сундуков как минимум пару дней, позже у него случая-то купить или поймать не было). Теперь возможность подвернулась - вот он и подбросил. А пацану велел молчать - если тот вообще что-нибудь заметил, он, небось, о другом в тот момент думал.

Гвоздю сейчас, кстати, тоже о другом подумать не мешало бы.

Он оставил в покое змею и шагнул к своей койке, пошарил под матрасом... да, есть! Плотный конверт с разломанной печатью оказался на удивление увесистым. "Покойный граф что, трактат отправил на память бывшему соратнику по походу? Мол, проживши жизнь свою до половины, спешу к бумаге и перу с повинной? Или просто отец графиньки был впридачу страстным графоманом?"