Александр Карнишин: Всячина [СИ]

— Бабайка большой? — спрашивает шепотом Псих, подползая вплотную к мальчишке.

Тот кивает, прислушиваясь с опаской. Явно так прислушиваясь, напоказ, как в кино, чтобы было видно — прислушивается.

— Но он же один — бабайка?

Малец задумывается. Потом опять кивает. Старательно так. Но молча. Боится?

— Вот. Он один. Очень страшный, сильный, но всего один. А нас тут много. Вон, сколько солдат пришли тебя спасать.

— Папа позвал? — осторожно спрашивает мальчик.

Чумазый какой. Да и откуда тут быть чистоте — под кроватью? Небось, плакал. Скулил потихоньку, вытирая руками слезы и сопли. Вон, все лицо теперь, как у настоящего спецназовца. Боевой раскрас такой — в грязную полоску. Ждал, значит, и плакал…

— Ага. Папа позвал, а мы сразу и пришли. Только далеко было идти. Поэтому долго.

— А бабайка? — он осторожно выглядывает из-под кровати и осматривает прилегших вдоль стен здоровенных обвешанных оружием бойцов.

— А мы твоего бабайку прогоним. Вот сейчас все отдохнут, встанут, и мы вместе прогоним бабайку.

— Бабайка большой, — с сомнением говорит малыш.

Нет, все же до чего они смешные, эти дошколята. Вот только тут психолог нужен был детский. А послали его, Психа. Думали о психологической помощи населению. Только населения тут нет никакого. И не спросишь ведь этого малька, где его мама и папа.

— Бабайка большой, — соглашается Псих, растянувшись на спине и смотря в прогнувшуюся под весом бойцов кроватную сетку. — А нас все равно много. И у нас автоматы. Знаешь, как здорово бьет пуля в девять миллиметров?

— Больно?

— Ха! Еще как больно! А если все сразу начнут пулями в бабайку? Он же сам тогда испугается и убежит.

И самое главное — это же никакой не обман. Не страшны спецназу никакие детские бабайки. Им и настоящие террористы не страшны. Все лягут, если нужно, а последнего жителя поселка вытащат. Поэтому можно спокойно лежать и шептаться с пареньком. Он, вроде, отмяк немного. Прижимается к плечу, шепчет в ухо.

— Бабайка большой. А ты, что, совсем не боишься бабайку?

— Я тоже уже большой, — отвечает Псих. — Мне двадцать пять лет, представляешь? Тебе пять, да? Я в пять раз больше тебя! Поэтому я не боюсь бабайку. А вот они еще больше! Они совсем никого не боятся! Никого-никого!

Осенью темнота наступает быстро. Под кроватью вообще — густая темень. Тут бы и уснуть, как все, да нельзя. Работа такая — успокаивать и лечить. Словами лечить. Врать, то есть. Потому и врач. Хотя, какое же тут вранье? Оружие у них у всех есть. Возраст взрослый — никакие бабайки, значит, не страшны. А мальчишка успокоился, задремал на его плече.

И тут командир встал и скомандовал вполголоса. Начался лязг металла, топот подкованных ботинок, щелканье затворов, разговоры во весь голос.

— Бабайка! Бабайка! — прижался проснувшийся мальчишка дрожащим комочком. — Бабайка придет! Тс-с-с! Нельзя шуметь! Нельзя!

— Ты же мужик! Хватит уже бояться какого-то бабайку. Смотри, они сейчас все как пойдут — и его сразу прогонят. А мы пойдем следом за ними.

— К папе?

— К папе, конечно!

— А бабайка пустит? — сомнение в голосе, но сам выглядывает, смотрит.

— Мы его прогоним далеко! Очень далеко! Пошли потихоньку, вылезай!

Командир отдает приказания. Психу кивает — идешь последним. Самым последним. Твоя задача — паренек. Остальные — пробиваемся клином, разворачиваемся, прикрывая фланги, за Психом сворачиваемся и — бегом, бегом… Не нравится командиру тут что-то. Вернее, все не нравится. Очень сильно не нравится. И никому не нравится. То, что пропали оставшиеся снаружи — это плохо. Это потери. Но вот ни выстрела, ни вскрика, ни сигнала. Значит, сегодня работаем против профессионалов.

— Попрыгали!

— Бабайка! Бабайка идет!

Псих прижал мальчишку к себе, пожал плечами на высверк командирских глаз. А что он мог поделать? Запуган парень. Дрожит весь. Тут и взрослому-то не по себе…

Двое встали у дверей. Командир начал отсчет, загибая пальцы. Вот все пальцы сжались в кулак — вперед! Дверь вылетела с треском, за ней вывалилась первая двойка, сразу — вторая, третья. И командир, махнув рукой Психу, шагнул за порог, скользнул невидимкой в тьму коридора, согнувшись.

А Псих задержался. Пацан вывернулся как-то, упал с рук и снова укатился под кровать. Это, значит, во-первых. А во-вторых — где, блин, стрельба? Где сплошной непрерывный огонь, подавляющий противника? Где выстрелы с той стороны? Где хоть какой-то шум? Прорыв это — или как?

Из-под кровати тонкая рука ухватила за штанину, дергая к себе.