Юрий Тупицын: Искатель. 1976. Выпуск №5

— Пантера, — завистливо и грустно пробормотал Ревский, — большая рыжая пантера. Тигр! — И громко добавил: — Хватит нежиться. Иди пробовать продукты моей декорации.

Лорка перекрыл воздушную струю и направился к столу. Ревский с удовольствием смотрел, как он идет мягко, непринужденно, не идет, а танцует.

— Почему не ликвидируешь хромоту?

— Альта говорит, что хромота мне ужасно к лицу, а я ей верю, — Лорка уселся за стол и погладил, скользнул пальцами по бокалу, — а это что, вино?

— Угадал. Натуральное, виноградное, выдержанное.

Легонько покачивая бокал, Лорка скептически разглядывал его содержимое.

— Ты посмотри на свет, — поддразнил Ревский.

Лорка поднял бокал на уровень глаз. Темный тяжелый напиток играл, светился насыщенным рубиновым огнем.

— Красиво, — тихо оказал Лорка, — красиво и страшно. Как огонь. Плененный, замученный огонь.

— И правда огонь, адский огонь — жжет.

Все еще разглядывая на свет вино, Лорка тихо, совсем без эмоций продекламировал:

— «Сэр Грейвс взглянул назад и увидал в ночи звезды, замученной в аду, кровавые лучи».

— Кто это написал? — после паузы спросил Ревский.

— Так, один империалист.

— Какой империалист?

— Это было, давно, Теодорыч, — успокоил его Лорка, — Киплинг, который Ричард, а также Рихард и Редьярд. Поэт, писатель, журналист, глашатай империализма. Не слыхал?

— Не слыхал. Здорово написал этот глашатай.

— Здорово, — согласился Лорка и, не поднимая на него глаз, спросил: — Что ты на меня так смотришь, Теодорыч?

— Так, — и попросил, — да пей же ты, Федор!

Лорка отпил маленький глоточек, сморщился, одним глотком ополовинил бокал и сморщился еще больше.

— Ни кисло, ни сладко, ни горько. Во рту вяжет, в горле жжет и в общем гадость. Что-то вроде сока с хреном.

— Ты хоть и сноб, а человек беспробудно темный, — с сожалением констатировал Ревский, он отпил из своего бокала и старательно изобразил на лице наслаждение.

— Это называется неповторимым букетом. Вино это получило гран-при на конкурсе любителей-виноделов!

— Честно? Тогда допью, — Лорка лихо опрокинул бокал и сморщился. — Ты прав, Теодорыч, я человек темный. Люблю виноград и не люблю вино. Может быть, с годами исправлюсь?

Он сунул в рот большущую сизую виноградину с грецкий орех величиной. Ревский, с улыбкой глядя на него, подумал: «Ни черта ты не исправишься, таким и помрешь. И боюсь, скорее это будет рано, чем поздно».

Лорка, с любопытством мальчишки пробовавший то один сорт винограда, то другой, спросил:

— А белый что — недозрелый?

— Дозрелый, — успокоил Ревский, он сидел, опершись локтями на стол, и внимательно смотрел на Лорку. — Просто сорт такой. У него букет хорош.

— И тут букет? — засмеялся Лорка, переключаясь на белый виноград.

— Ну как, Федор? — вдруг спросил Ревский. — Принимаешь командование кикианской экспедицией?

Лорка мельком взглянул на старого космонавта.

— Так ты для этого пригласил меня в гости? А я-то думал на виноград!

— Принимаешь? — Ревский словно не слышал его шутливой реплики.

— А почему отказался Ким?

— Барма отказался. А Ким не пожелал браться за дело без своего напарника.

Лорка бросил в рот крупную виноградину, раздавил ее языком и не совсем внятно проговорил:

— Вот и мне надо посоветоваться со своим напарником, с Тимом. Если он согласится, тогда можно серьезно обсудить предложение совета.

Ревский помрачнел и угрюмо буркнул:

— Тим не согласится.

Лорка удивленно взглянул на него.

— Ты так уверен? Почему?

— Твой друг и напарник Тим погиб, — бесцветным голосом сказал Ревский, не поднимая глаз от стола.

Лорка уронил виноградину.

— Что? Что ты сказал?

— Погиб Тимур Корсаков, твой друг и напарник по космосу, — теперь уже жестко повторил Ревский.

Лорка расстался с Тимом всего два дня назад, он проводил своего друга до трапа баллистической ракеты, которая шла вокруг света с посадкой на Гавайях и Бермудских островах. И вдруг такая весть!

— Теодорыч, — с остатками надежды тихо попросил Лорка, — не надо так шутить, бога ради.

— Какие к черту шутки! — окрысился Ревский, не совладав с собой.

Лорка хотел что-то сказать, но спазма вдруг перехватила горло и скривила губы. Разумом он уже понял и поверил, что Тима — одного из самых близких ему людей во всем мире — больше нет, но сердце бунтовало и верить отказывалось. Это противоборство чувств и мыслей корежило, ломало психику безжалостнее и горше физической боли.