Ярослав Вольпов: Всего один вздох

Вместо этого он сделал шаг вперёд.

Цветы придвинулись, из глаз превратились в лица. Но все по-прежнему уставлены прямо на него. На миг показалось, что просто мир расплывается перед ним, и вместо двенадцати розовых пятен к нему приближается одно…

Гладкие лепестки — кожа. Крапинки у оснований лепестков — веснушки. Когда-то он пообещал Лотте отдельно расцеловать каждую из них — и выполнил обещание. Аромат цветов — дыхание…

Рейн схватил вазу и запустил ей в стену. Она разлетелась вдребезги так, как будто внутри был спрятан снаряд. И цветы отлетели от стены назад, к нему, усыпали пол под его ногами. Не помня себя, Рейн топтал их босыми ногами, не обращая внимания на то, как осколки вазы впиваются в ступни, окрашивая кровью текущую по полу воду. Он хотел лишь одного — лишить проклятые растения сходства с человеческим лицом, которое они так дерзко присвоили: с лицом, которое было ему дороже всех на свете, которое сгинуло в ту ночь, и образ которого теперь ничто не имеет права повторять — даже его собственная память.

Но цветы не желали сдаваться — и вместе с ними не сдавалась и память. Душный запах от раздавленных лепестков поднимался вверх, окутывал всё тело Рейна, а всё сознание захватывал один-единственный образ. Одно лицо. Одно на двоих. Лицо Лотты, которое он не помнил — и в то же время лицо смерти, которое он знал. И к аромату лилий примешивался запах тлена. Запоздало обретя контроль над собой, Рейн бросился вон из комнаты, но за ним по пятам гнался дух цветов, дух Лотты.

Он подбежал к окну, рванул его на себя — безуспешно. Он дёрнул ручку, ту заело; тогда Рейн ударил в стекло обоими кулаками. Окно осыпалось дождём блестящих осколков и красных капель. Рейн ждал, что в комнату ворвётся свежесть ночного воздуха, достаточно хорошо сохраняющаяся на одиннадцатом этаже. Но снаружи был всё тот же запах лилий, неудержимо льющийся на Рейна. Вот только гниение в нём ощущалось всё более отчётливо.

Он вцепился в куски стекла, по-прежнему висящие на раме, вырывая их, выдавливая наружу, превращая красные капли в струи, жаждая сделать всего один вздох, не наполненный сладким и тошнотворным запахом…

В коридоре послышался звук открываемой двери…

Рейн, ухватившись за подоконник окровавленными руками, тянулся всё дальше в ночь. Широко открытым ртом он хватал воздух, уверенный, что где-то тот становится чище. Наконец он поставил одну ногу на подоконник. В голове мелькнула мысль: наверняка он сумеет прыгнуть так далеко, чтобы вдохнуть чистого воздуха. Всего один вздох… Без запаха лилий… Без запаха смерти…

Сзади его хватали чьи-то руки, стаскивали вниз, назад, в лилии. Он кричал, отбивался; дыхание его становилось всё чаще, лёгкие наполнял запах тлена. Последней его мыслью было: если он умрёт, больше не придётся дышать. Может быть, из изрезанных рук вытечет достаточно крови…

Когда он очнулся, первым пришло разочарование. Над ним был белёный потолок, каких наверняка не бывает в другом мире. К потолку поднимались такие же стены, в одной из которых было… окно.

Рейн рванулся прочь, чуть не свалившись с кровати.

Только потом он понял, что воздух вокруг него чистый и свежий, только немного пахнущий эфиром. Запаха цветов не было и в помине.

Он осторожно встал и подошёл к окну — крадучись, словно приближался к опасному зверю, в любой момент готовому броситься. Оконная рама прилегала к проёму, не оставляя ни малейшей щёлочки. Рейн поднял руку, но тут же отдёрнул её: ему показалось, что стоит прикоснуться к стеклу, как оно расколется — как тогда…

Он отступил немного и ещё раз пристально вгляделся.

Окно было плотно закрыто.

Окно было плотно закрыто.

Рейн сидел в плетёном кресле и смотрел, как тени от сосновых ветвей играют в чехарду на стене. Иногда он переводил взгляд и на сами ветви: их причудливый орнамент на фоне безоблачного неба выглядел очень успокаивающе. Дрожь, сотрясавшая его тело минут десять назад, уже совсем отступила. Конечно, ничего особенно страшного не произошло: просто сиделка предложила открыть окно, чтобы проветрить его домик. Теперь, по прошествии некоторого времени, Рейн уже мог спокойно, даже с улыбкой, вспомнить выражение её лица… Да, вот её, наверно, дрожь бьёт до сих пор. Но поделом ей: девушка наверняка должна была знать о его болезни. В таком элитном санатории, как Танненбаум, подобная забывчивость была непростительной. Этим девицам слишком хорошо платят.

Рейн откинулся на спинку кресла, бросив рассеянно-снисходительный взгляд на осколки глиняного кувшина, кучу земли и сломанные стебли каких-то цветов. Раз уж она сумела увернуться, то ей это всё и выметать. За это ей тоже платят.