Владимир Рыбин - Искатель. 1977. Выпуск №2

Так вот почему доктор вчера не заглянул ко мне. Он нарушил свое обещание; ему стало трудно со мной, но сказать это в лицо он не отважился.

Катцер выпрямился. Сейчас он действительно восседал за столом, как Торквемада.

— На случай, если вы еще не поняли, о чем речь, господин Зееланд, я вам скажу: комиссар считает, что вы убили сестру Марион. В состоянии умопомешательства, если вы позволите так выразиться. Вы для него человек без мозга, человек, так сказать, с пустой головой. Ему не терпится сообщить прессе, что убийство в Гюнтерсбургском парке совершено сумасшедшим. Но мне, откровенно говоря, такое решение представляется упрощенным. Я убежден, что к вам уже давно вернулась память. Вы просто симулируете, и я, наконец, хотел бы понять зачем. Если вы мне это скажете, версия Келлермана лопнет. Мы должны доказать, что вы не умалишенный, понятно? Это ваш единственный шанс, потому что тогда будет отсутствовать мотив убийства. А мотив важнее всего. Важнее разорванного пальто и запятнанных кровью рук. В конце концов, вы же сами признались, что трогали труп, а потом как безумный прорывались через кусты. Тут вполне можно было потерять пару пуговиц.

Я смотрел на медленно крутящиеся кассеты. Если я заговорю, каждое мое слово будет безвозвратно поглощено узкой коричневой лентой. Но у меня не было другого выхода. Из двух зол пришлось выбирать меньшее.

— Дайте мне сигарету, — сказал я, — и велите, чтобы нам принесли кофе. Тогда вы все узнаете. Вы правы. Это действительно единственная возможность не оказаться запутанным в ваше проклятое убийство. — В тот момент я был твердо уверен, что Катцер ведет со мной честную игру.

Он выудил из стола Келлермана пачку «Астор» и заказал по телефону кофе. Потом на время выключил магнитофон, и мы молча курили. Когда принесли кофе, он снова нажал кнопку.

Я погрел над чашкой руки и отпил пару глотков, прежде чем заговорить:

— Все, собственно, началось с того, что погиб один мой друг. Он был пилот, как и я, и на фюзеляже наших машин был такой же крест, как на броши сестры Марион. В тот день, когда произошло несчастье, мы летели рядом, со сверхзвуковой скоростью. Вдруг я увидел, как его машина закачалась. А затем в моих наушниках раздался крик. Так кричит не человек, но охваченное смертельным страхом животное. Сразу вслед за этим его колымага скрылась с моих глаз. Позднее мы подъехали к месту катастрофы на «джипе». От машины мало что осталось. Его при ударе выбросило из кабины. Тогда меня это все почти не тронуло. Но по том, на похоронах, когда пастор толок воду в ступе и гремел салют под все эти команды «Приготовиться!» и «Огонь!» — вот тогда меня проняло по-настоящему. Я подумал: кто будет следующим, которого они опустят в могилу?

— Это мне понятно, — сказал Катцер. — В таких похоронах всегда есть что-то ужасное. Но когда лес рубят — щепки летят. Я тоже был солдатом. Три года России, доложу я вам… Вы ведь завербовались добровольно?

— Мне тогда было восемнадцать. Нам сулили славу и почести. Говорили о защите западной культуры и все такое. Что наши «старфайтеры» — летающие гробы, никто и не заикнулся.

— Аварии возможны всюду. Даже в гражданской авиации. Это профессиональный риск пилота.

— Одна-две аварии — да, но подряд семьдесят семь! Нет, почтеннейший, это куча лома. Американцы прозвали его «сладкой смертью» и уже в девятьсот шестидесятом сняли с вооружения. Но нам ведь непременно нужен самолет, к которому можно прицепить и атомную бомбу. «Старфайтер» первоначально был рассчитан только на ясную погоду, он без радара, без приборов для полетов ночью или в густом тумане. Но министерство обороны решило просто вмонтировать 17 центнеров [8] Немецкий центнер — 50 килограммов. (Прим. перев.) . оснащения, полагая, что до Гёрлица, или Франкфурта-на-Одере, или Грейфсвальда этого хватит. Дальше все равно не долетит. 850 килограммов! Вы знаете, что это значит? Это все равно как если бы вы положили в байдарку мельничный жернов или заставили женщину на сносях участвовать в соревнованиях по прыжкам.

— Сколько вы уже служите в военно-воздушных силах? — лицемерно поинтересовался обер-ассистент.

— Восемь лет.

— Порядочный срок для беременной прыгуньи. — Он громко расхохотался, довольный собственным остроумием.

— Минутку! Вы, видно, считаете меня размазней? Вы думаете, я делаю из мухи слона. — Понемногу я стал распалиться. — Полгода назад разбилась моя машина, сударь! На высоте четырех тысяч метров она вдруг загорелась. Все длилось несколько секунд. Если бы катапультирующее устройство случайно не сработало, — а в шестидесяти случаях из ста оно не срабатывает — вы не имели бы сейчас удовольствия видеть меня… Я уже тогда сломался, но меня снова запрягли, потому что подготовка пилота обходится в миллион марок. Они должны себя окупить. Военщина не знает пощады даже по отношению к своим.