Виктор Вучетич - Искатель. 1977. Выпуск №4

— Тебе нужно сменить климат, — заметил Призрак.

— Добрый совет дороже золота.

— Можешь иметь и золото, технически это не проблема.

Фауст встал и неспешно увязал сумку.

— Спасибо, я уже обжегся один раз.

В окно упал отсвет заката.

— Мы должны выйти, пока ворота не заперты. Скорее!..

В дверь загрохотали удары.

— Именем Иисуса! — прогремел грубый голос.

Фауст побледнел, перебросил сумку через плечо и выбежал маленькой дверцей во двор, а оттуда в переулок, в сгущающиеся тени. Стены стояли черные, их высокие зубцы вонзались в карминовое небо, как острые зубы. Фауст проскользнул в ворота как раз вовремя, даже не заметив изумленных взглядов, с которыми стража запирала за ним ворота.

Позже их приоткрыли еще раз перед хромым монахом, чье лицо скрывал капюшон черной рясы,

Итак, они шли через поля и леса, через деревни, где жили оборванные крестьяне и голодные псы; мимо городов с оборонительными башнями, мимо замков, бойницы которых щурились с высоты холмов. Шли в тени буковых лесов, где пели птицы, шли по вересковым пустошам, где свистел ветер и падал туман. Мокли под дождем, сохли на солнце, по утрам цепенели от росы.

Фауст шел один, так как Призрак держался далеко позади и его не было видно. Только мысли Призрака вмешивались в мысли доктора, спрашивали и отвечали. Он был словно муха, которую отогнать невозможно, словно похмелье после ночного кутежа. Доктор ненавидел его и немного боялся.

Когда наступал вечер, Призрак приходил и вливал ему в уста прохладную жидкость, которая утоляла голод и жажду, так что ему не приходилось выпрашивать себе пропитание, когда кончились деньги. Он должен был быть благодарным Призраку, и это было горько.

Иногда, беседуя с ним, Фауст забывал об окружающих и начинал кричать, а то и ворчал себе в бороду, так что люди оборачивались на него и постукивали себя по лбу.

Встречались им и всадники в пестрых одеждах, рыцари с расписными щитами, неуклюжие деревенские повозки, странствующие подмастерья и нищие, актеры и монахи, евреи в долгополых кафтанах с желтым кружком, кареты с резными столбиками и цветными занавесками. Когда подошли к югу, к Чехии, пахнуло на них душным зноем. Здесь они увидели первых беглецов.

Богато украшенные повозки, а в них люди в парче и бархате. С лиц у беглецов глядел загнанными глазами страх. За ними толпы сельчан в лохмотьях, некоторые гнали тощую скотину. На спинах у сгорбившихся женщин кричали голодные дети.

— Что случилось? — спрашивал себя Фауст.

— Что случилось? — спрашивал Призрак.

— Они бегут от чумы, — ответил доктор, обменявшийся с беглецами парой коротких фраз.

— А! — сказал Призрак. — Это болезнь, да?

— Это смерть, — скорбно ответил Фауст. Он сильно переменился, но ненависть к болезни у него осталась. К болезни, с которой человек не может бороться, против которой бесполезны все снадобья и мази. — Ее переносит воздух, — добавил он. — Откуда-то с юга и всегда вот в такую погоду.

— Почему же они бегут, если болезнь все равно настигнет их?

— Потому что города, в которых она появилась, запирают свои ворота; а люди считают, что лучше убежать, чем оставаться в ловушке вместе с чумой.

Призрак помолчал немного. Вокруг них колыхались хлеба, а вдали оседала пыль, поднятая толпой. Фауст повернул к югу.

— Ты не боишься?

— Боюсь, — ворчливо ответил он. Спохватился, хотел сказать, что он врач, но укрылся за улыбку. — Чума, может быть, и настигнет меня, но там, дома, в Эрфурте, мне бы от костра не уйти. И потом, — усмехнулся он, — я надеюсь отчасти, что Костлявая выберет тебя, и тогда мне будет спокойней.

В мозгу у него раздался гармоничный аккорд, эквивалент смеха.

— Сильно же ты ненавидишь меня, — заметил Призрак. — Но это не довод.

«Нет, — мелькнуло у Фауста в голове, — это не довод». Он стиснул кулаки. Еще больше, чем Призрака, он ненавидел болезнь — то, чего нельзя понять и что поэтому страшнее. Призрак в конце концов такой, каким и должен быть, дабы в мире сохранялось равновесие: это зло против добра. Но безоглядно разящая смерть приводила Фауста в бешенство. Он видывал уже много умирающих, но ничто и никогда не возмущало его так, как эти бессмысленные эпидемии, убивающие без разбора калек и здоровых, молодых и старых, опустошающие целую страну, словно серп ниву.

— Да, — сказал Призрак, — понимаю.