Станислав Лем - Ономастическая киберомахия

Бумажная лента выскользнула из ладони в квадратной дверце. В глубине промелькнуло что-то красное. Прандтль заслонил собой отверстие. Я взял ленту, которую он мне подал. Она была теплой, не знаю только, почему: от прикосновения человека или машины.

„Абрутивно канцелировать дервишей, получающих барбимуховые сенкобубины от свящеротивного турманска показанной вникаемости“.

Таков был этот текст. Я помотал головой. (…)

— Вы говорили, что все является шифром. Это была метафора?

— Нет.

— Следовательно, каждый текст…

— Да.

— А литературный?

— Ну конечно. Прошу вас, подойдите сюда.

Мы приблизились к маленькой дверце. Он открыл ее, и вместо следующей комнаты, которая, как я предполагал, там находилась, я увидел занимавший весь проем темный щит с небольшой клавиатурой. В середине него виднелось нечто вроде никелированной щели с высовывавшимися из нее, словно змеиный язычок, концом бумажной ленты.

— Процитируйте, пожалуйста, фрагмент какого-нибудь литературного произведения, — обратился ко мне Прандтль.

— Может быть… Шекспир?

— Что угодно.

— Так вы утверждаете, что его драмы — это набор зашифрованных депеш?

— Все зависит от того, что мы понимаем под депешей. Но, может, нам лучше все же проделать этот опыт? Я слушаю.

Я опустил голову. Долго я не мог ничего вспомнить, кроме снова и снова приходящего на ум возгласа Отелло: „О, обожаемый задок!“, но эта цитата показалась мне слишком короткой и не соответствующей требованиям.

— Есть! — вдруг сказал я и поднял голову. — „Мой слух еще и сотни слов твоих не уловил, а я узнала голос: ведь ты Ромео? Правда?“

— Хорошо.

Капитан быстро нажимал на клавиши, выстукивая изреченную цитату. Из похожей на отверстие почтового ящика щели поползла, извиваясь в воздухе, бумажная полоса. Прандтль осторожно подхватил ее и подал мне. Я держал в руках кончик ленты и терпеливо ждал. Она медленно, сантиметр за сантиметром, выползала из щели. Слегка натягивая ее, я чувствовал внутреннее подрагивание механизма, который ее перемещал.

Легкая дрожь, ощущавшаяся через полоску бумаги, внезапно прекратилась. Лента продолжала выползать, но уже чистая. Я поднес отпечатанный текст к глазам.

„Подлец мать его подлец руки и ноги ему переломать со сладостью неземной мэтьюзнячий выродок мэтьюз мэт“.

— И что это значит? — спросил я, не скрывая удивления. Капитан покивал головой.

— Я полагаю, что Шекспир, когда писал эту сцену, испытывал неприязненные чувства к лицу по имени Мэтьюз и зашифровал их в тексте драмы.

— Ну, знаете, никогда в это не поверю! Иными словами, он умышленно совал в этот чудесный лирический диалог площадную брань по адресу какого-то Мэтьюза?

— А кто говорит, что умышленно? Шифр — это шифр вне зависимости от намерений, которыми руководствовался автор.

— Разрешите? — спросил я. Затем приблизился к клавиатуре и сам застучал на ней уже расшифрованный текст.

Лента ползла, скручивалась в спираль. Я заметил странную улыбку на лице Прандтля, который, однако, ничего не сказал.

„Ес ли бы ты мне да ла эх рай ес ли бы ты мне эх рай да ла бы да ла рай эх ес ли бы“, — увидел я аккуратно сгруппированные по слогам буквы.

— Ну так? — спросил я. — Что же это такое?

— Следующий слой. А чего же вы ожидали? А? Мы просто докопались до еще более глубокого уровня психики средневекового англичанина, и ничего более.

— Этого не может быть! — воскликнул я. — Значит, этот чудесный стих всего лишь футляр, прячущий внутри каких-то свиней: дай — и рай? И если вы заложите в свою машину величайшие литературные произведения, непревзойденные творения человеческого гения, бессмертные поэмы, саги — из этого тоже получится бред?

(…) Я молчал. С напряженным лицом, кожа на котором натянулась, словно полотно, обтягивающее острые камни, он тихо сказал:

— Даже разгаданный шифр все равно остается шифром. Под взором специалиста он сбрасывает с себя покров за покровом. Он неисчерпаем, не имеет ни пределов, ни дна. Можно углубляться в слои все менее доступные, все более глубокие, и этот процесс бесконечен.»