Светлана Ягупова - Феникс

- Айка, - сказал он глуховато, - когда я старался не смотреть на партнершу, мне иногда казалось, будто я танцую с тобой. Ты очень сердишься? Если б я промолчал, ты бы ни о чем не узнала, но это было бы нечестно.

Она улыбнулась, подумав о том, что могла бы проследить любой его шаг и как это было бы чудовищно с ее стороны. Он же по- своему понял ее улыбку.

- Ясно, - сказал с хрипотцой, - небось, подумала, кто бы о честности толковал...

- Тебе не кажется, что хорошо бы еще раз окунуться? - Но почему ты не злишься?

- А ты бы хотел этого?

Она ящерицей соскользнула в воду.

Они встретились у проходной. Ирма шла к Айке, а Букову нужно было поработать, написать статью для местной газеты. Никого не удивляло, что профессор часто засиживался в кабинете допоздна, а порой и оставался здесь ночевать. Дел всегда хватало.

То, что в третьем корпусе лежит дочь, с которой он когда-то расстался по душевной слабости, вспоминалось всякий раз, когда он входил на территорию санатория. Как до сих пор этот факт не стал притчей во языцех у персонала? Неужели в впрямь никто еще не знает, что Айка - его родная кровь?

Порывистая, поджарая, как и в юности, Ирма кивнула ему с каким-то вызывающим достоинством и уже хотела было свернуть влево, к третьему корпусу, когда он преградил ей дорогу. Впервые после двадцати лет разлуки они увиделись в день приезда Айки в санаторий. Удрученная неизвестностью срока лечения, Ирма брела через парк, когда они столкнулись. Кажется, она тогда так и не поняла, о какой тетради говорил Буков, лишь пристально вглядывалась в его смущенное лицо, понимая, что он уже все знает об Айке и объяснять ему нечего. Потом они встречались не один раз, все так же случайно, мимоходом, и было недосуг спросить о той тетради. Можно бы и проглотить эту боль Ирмы, нашедшую такое странное выражение в эпистолярной форме, но сейчас она сама поинтересовалась:

- Ты упоминал о какой-то тетради... Его полные губы сложились в пучок, как это всегда бывало, когда что-нибудь досаждало ему.

- Просто хотел доложить, что тетрадь получена. Он уловил в ее глазах искреннее недоумение.

- Тетрадь, в которой ты изложила все, что было с нами, а затем с тобой и Айкой.

- Но я ничего не писала! Он отрывисто рассмеялся:

- В таком случае события сами зафиксировали себя. Правда, я обратил внимание на почерк - у тебя был круглее, а этот - летящий, размашистый. Но что там почерк, когда мы сами давно иные.

- Не понимаю. - Недоумение Ирмы перешло в озабоченность. - А может, думаешь, что я буду болтать... Даю слово... Буков нахмурился. Не могла же она так играть. Нет, здесь что-то не то.

Он сжал ее руки. Пальцы и сухие ладони слегка подрагивали, лицо вспыхнуло. Неужели все еще неравнодушна к нему? И это после всего, что случилось. Кто объяснит, откуда появляется и куда исчезает тот огонь, от которого берут начало дети, великие и обычные дела, а порой и гнусные преступления? Куда уходит это пламя, не спрашивая нас, хотим ли мы его терять? Почему эта женщина, которой следовало бы отплатить за все ничем иным, как любовью, не вызывает в нем ничего, кроме уважения и признательности?

" И уже с почти постоянным ощущением неловкости друг перед другом, они разошлись по разным аллеям.

Санаторий был для Букова особым государством со своими обычаями и нравами. Приглядываясь к пациентам, он не раз примерял к себе их судьбу, задавался вопросом, как бы сам пережил подобное? Есть ли на свете более тяжкое нравственное и физическое испытание, нежели то, которое выпадает на долю спинальных больных? Буйство юности переполняет кровь, а тело обездвижено, и кто знает, какие внутренние мутации - биологические и психологические - рождает это состояние, как грубеет или огранивается при этом дух? У иных характеры на глазах портятся, другие заползают в свою раковину, и к ним уже не достучишься, а третьи достают на-гора из душевных глубин нечто такое, о чем и сами не подозревали.

Когда впервые увидел Айку, горло сдавил спазм. Девочка явно была похожа на него - такая же сероглазая, светловолосая. В детях от Зои гораздо меньше сходства, а тут - почти его копия. Если кто-нибудь узнает обо всем, его репутация будет сильно подмочена. Но почему-то больше волновало не это, а отношение к нему Айки. Сразу догадался - ей все известно. Готов был до конца жизни опекать ее. Вот уж поистине кара за грех - почти ежедневно видеть страдания родной плоти. Однако был в этом и момент искупления. Собственно, вся его врачебная деятельность была искуплением. Он не жалел себя, запершись в кабинете, работал по ночам, и Зоя встряхивала его телефонными звонками, проверяя, на месте ли он, и все это под видом, будто бы напоминает о том, что надо сделать перерыв, выпить чашку чая.