Ромэн Яров - Компонент гениальности

- Какой месяц?

- Сен-тяв.

Клейн чувствовал на себе сотни взглядов, но они уже не смущали его. Какая-то давно, казалось ему, утраченная радость, радость артиста, безраздельно владеющего вниманием зала, охватила его. Он открыл рот, чтобы задать еще вопрос, но ничего не успел спросить: сверху, с того места, откуда он спустился, раздался крик:

- Обман! Чревовещание!

Клейн поднял руку.

- Я свидетельствую...

Но верзила в заломленной набок шляпе, тот самый, который упирался локтем в его спину и дышал винным перегаром, уже протискивался через толпу.

- Убирайтесь вон, шарлатаны!

Еще несколько человек с ним рядом крикнули что-то, и вдруг вся публика, воспламененная провокаторами, засвистела, затопала ногами. Дрессировщик побледнел, губы его задрожали; он повернулся и ушел с арены. Пес следовал за ним. Номер был сорван, захлопали сиденья стульев, зрители стали расходиться.

Веселье на ярмарочной площади продолжалось. Кто-то высыпал на Клейна пригоршню конфетти, кто-то схватил за рукав. Он вырвался, свернул за угол, прошел к набережной. Здесь было пусто, тихо. Клейн облокотился о парапет, задумался. Громада цирка темнела напротив. Открылась дверь служебного входа; в светлом прямоугольнике показался дрессировщик с собакой. Какой-то человек небольшого роста сделал шаг по направлению к нему. В это время из темноты выступили две фигуры. Одну из них Клейн узнал: покачиваясь, дымя сигареткой, на дрессировщика надвигался тот самый верзила в заломленной шляпе, который поднял шум в цирке.

- А, "синьор Горацио"! - Верзила приблизился. - Постой, поговорим. Как это ты так ловко научился выманивать денежки, а?

- Это вы орали в цирке?

- Мы.

- Мерзавцы!

Верзила ударил его в лицо. И сразу из темного подъезда выскочили еще двое.

- Полиция! - Клейн бросил взгляд на землю в поисках кирпича или палки. На помощь! - Подняв глаза, он увидел, что опоздал. Один из нападавших валялся под фонарем, двое выскочивших позднее мчались по мостовой, а пес попеременно кусал их за ноги. Еще чьи-то крики доносились снизу, Клейн перегнулся через парапет. Шляпа покачивалась на волнах; отряхиваясь, цепляясь за скользкие камни, верзила вылезал из воды.

- Спасибо. - Горацио пожал Клейну руку. - Теперь быстро отсюда. А то и впрямь прибежит полиция.

- А пес?

- Пират разыщет меня...

В городском саду пахло мокрой травой, листья шуршали на ветру.

- За что они вас? - спросил Клейн.

Горацио потрогал вспухшую губу.

- Конечно, не для того, чтоб удостовериться, не обманщик ли я. Целый год ждут ярмарки владельцы ресторанов, каруселей, чертовых колес. И вдруг публика, кроме говорящей собаки, знать ничего не хочет. Значит, надо скомпрометировать дрессировщика, а потом избить его так, чтобы он попал в больницу до конца ярмарки. Благо, в хулиганах недостатка нет. Но они не знают, что до дрессировки я работал гимнастом и акробатом. Пострашней бывало. Кстати, это вы спускались ко мне?

- Я, - смутился Клейн.

- Тоже не верите?

- Да нет, просто я боялся, что этот пьяница меня задушит.

Они сели на скамейку. После быстрой ходьбы Клейн постепенно приходил в себя.

- Я понимаю. - Горацио чиркнул спичкой. - Вам особенно интересно узнать, что же это эа собака такая. Отвечу: я и сам не знаю. Чудо, из-за которого люди ломают двери, не мое.

- А чье же?

- Год назад ко мне пришел человек и привел этого пса. У меня бывает много людей, но тот мне запомнился. Не только последствиями, которые его визит имел, но и внешностью, манерами. Такой странный маленький человек с большой головой, рыжей бородкой и проницательными глазами. У него интересный жест: услышав возражение, он упирает подбородок в расставленные пальцы.

- Жест мыслителя, - сказал Клейн. - А голову он при этом не склоняет набок?

- Да. - Горацио повернулся. - А вы знаете?..

- Так, значит, он и к вам приходил! - Клейн чувствовал, что ему снова не хватает воздуха...

Они долго не могли успокоиться.

- Вы понимаете, - Клейн обмахивался потертой шляпой, - ведь именно этот человек - косвенная причина нашей встречи. Сегодня был концерт; семилетний ребенок дирижировал симфоническим оркестром. Я узнал в дирижере того самого мальчика, которого около года назад не принял в свою школу. Это поразило меня настолько, что я ушел с концерта и в смятении бродил по улицам до тех пор, пока не оказался втянутым толпой в цирк. Мне не надо объяснять вам, что такое профессиональная гордость. Своему делу мы отдаем лучшее, что в нас заложено. И ничто так не обидно современному человеку, как сознание собственного профессионального несовершенства. Всю жизнь я посвятил музыке и вдруг на склоне лет ошибся в очевидном. Не может быть, чтобы этот мальчик, в движениях которого был такой темперамент, такая выразительность, год назад не выказал ни одного признака таланта. Это я уже стар. Такие вот мысли владели мной до момента нашей встречи.