Зиновий Юрьев - Бета Семь при ближайшем рассмотрении

– Повтори приказ.

– Разрядить Двести семьдесят четвертого, о Создатель мира.

– Хорошо. Доложишь об исполнении.

Двести семьдесят четвертый быстро шел к проверочной станции. Он выполнял приказ, и ему бы в голову никогда не пришло хоть на мгновение остановиться, замедлить шаг или зайти по дороге куда-нибудь еще. Приказы были священны, и кирды для того-то и появлялись на свет, чтобы выполнять приказы. Это дефы с их спутанными жалкими мозгами не знают радости подчинения, глубокого удовлетворения от растворения в чужой воле. Немудрено, что они прячутся где-то в развалинах, как какие-нибудь туни. Им чужда идея порядка, четкости и гармонии.

Он, как и все кирды, был создан для выполнения приказов Мозга, но теперь его еще и переполняла любовь к Творцу всего сущего. Творец велик и мудр. Творец всегда отмечает и награждает тех, кто чист перед ним и кто верно служит ему. Ведь сколько кирдов в городе, а он все-таки отметил его, приблизил к себе. В том-то и проявляется его мудрость, что он знает, кто по-настоящему чист перед ним, а кто только делает вид. «Слава Творцу! Слава Творцу!» – прокричать-то каждый сможет, а ты попробуй добейся того, чтобы все твои логические схемки сияли чистотой, чтоб весь мозг был полон преданности Создателю, тогда никакая дефья зараза не разъест голову. Она ведь отравляет слабых, нетвердых, нечистых в мыслях.

И как предан сам великий Мозг порядку! Ведь знает, что он, как начальник стражи, может идти и без разрешающего штампа, стражники-то все знают его. Но нет, главное – порядок. Полагается кирду каждодневно получать разрешение на дальнейшее существование, значит, из правила не должно быть исключений. Для него, начальника стражи, ничего унизительного здесь нет. Пусть все видят, что и кирд с двумя крестами на груди тоже идет на проверку.

Впереди показалось здание проверочной станции.

Четыреста одиннадцатый не знал понятия «злорадство», но именно это чувство он испытал после получения приказа Мозга. Ага, трещит, трещит проклятый город, на глазах распадается, взрывается изнутри. Если уж сам начальник стражи стал дефом, если даже два голубых креста на груди не защитили его от наступления свободной мысли, значит, не долго осталось Мозгу дергать за веревочки, управляя своими машинами. Еще немножко, и город остановится, проклятая система рухнет, и жалкий Мозг будет сам себе давать приказы и сам себе рапортовать об их выполнении. О, они даже не станут уничтожать его, разве что ограничат потребление энергии. Пусть живет себе и работает потихоньку вхолостую, чтобы кирды смогли приходить иногда в башню посмотреть на него. И старые дефы со шрамами и вмятинами от схваток со стражниками будут рассказывать только что собранным братьям:

«Вот он. Этот Мозг когда-то повелевал всем городом и приказывал отправлять под пресс все головы, в которых рождались свободные мысли…»

А новенькие, без единой царапинки, дефы будут удивленно смотреть на Мозг и недоверчиво спрашивать:

«Как же так? Он ведь один, а кирдов много. И потом, он не умеет двигаться».

Старые дефы будут терпеливы:

«Понимаете, когда-то кирды были машинами…»

«Но они умели же думать».

«Уметь-то, может быть, и умели, но не думали».

«Почему?»

«У них не было своей воли. Они жили чужой волей. Вот этого Мозга».

«Но ведь появлялись же дефы. Вы сами рассказывали…»

«Да, появлялись. Потому что даже среди тупых и покорных иногда зарождается свободная мысль…»

«Но почему же эти первые дефы не повели за собой кирдов? Почему не уничтожили Мозг? Разве кирды не хотели быть свободными?»

«Это не так просто. Рабство, бездумность, привычка к слепому повиновению удобны. Свобода пугала их. Они сами доносили Мозгу о дефах».

«Как все странно», – скажут в замешательстве новенькие дефы, не знающие, что такое приказ и трубка стражника, откуда вырывается голубой луч, вспыхивает на мгновение крошечным пятном на поверхности головы и вгрызается внутрь, оплавляя и разрушая цепи мозга.

Картина была такой живой, что Четыреста одиннадцатый вздрогнул, когда в музее будущего вдруг появился начальник стражи и сразу вернул его в настоящее.

– Проверка и штамп? – для чего-то спросил Четыреста одиннадцатый, хотя прекрасно знал, для чего пожаловал Двести семьдесят четвертый.

– Да, начальник станции, проверь и поставь штамп. Порядок превыше всего.

«Бедный кирд, – подумал Четыреста одиннадцатый, – он ведь знает, чувствует, догадывается, что стал на путь дефа. Знает, что сейчас замигают лампы на контрольном стенде, завоет сигнал, оплакивая конец его пути. Знает, бедняга, оцепенел, наверное, от близости вечного небытия, но держится молодцом. Ведь в его глазах я палач, палач презренного Мозга. Как же он должен ненавидеть меня, чтобы ненависть дала ему эти последние силы. Ничего, брат, держись, я не суну твою голову под пресс. Ты не один в этом проклятом, расчерченном на квадраты городе… Но нужно быть осторожным, вон Шестьдесят восьмой посматривает на него задними глазами, Девяносто девятый прошел лишний раз, не каждый день увидишь здесь начальника стражи с двумя крестами на груди».