Зиновий Юрьев - Бета Семь при ближайшем рассмотрении

– Иди, иди, – подтолкнул он стражника в спину.

– Куда? – спросил стражник.

Ничего не скажешь. Иней знал, что делает. Если стражник спрашивает тебя, куда идти, это уже не страж­ник. Он схватил его за руку и потащил к дому шестьдесят семь, втолкнул в дверь.

Он испытывал чувство, похожее на ощущение нового аккумулятора в теле: ощущение силы, готовности действовать, ощущение благополучия. Стражник был частью системы, которую он ненавидел, ее опора. Конечно, от потери одной такой опоры дом не рухнет, не перекосится, но ничего, у него был план…

–Коля, – сказал Марков, вставая с пола, – я беру все свои слова о Володьке обратно. Я больше не могу, понимаешь, не могу. Если кто-нибудь откроет дверь, я кинусь в нее так же, как он. Куда угодно. Я схожу с ума от этой круглой камеры.

– Саша, милый, возьми себя в руки.

– Я не могу…

– Ты все можешь. Я даже склонен думать, что ты сейчас несколько кокетничаешь своим состоянием…

– Ты в своем…

– Я в своем. И ты в своем. Что, собственно, произошло? Ты же человек, черт возьми, ты не животное, ты должен уметь думать, ты же космонавт, наконец. Ты сам выбрал опасную профессию и сам готовился к ней. В чем трагедия? Мы живы и невредимы. Мы даже сыты. Наверное, жив и Владимир. Наверное, цела и «Сызрань». Мы решили, что нас изучают. Это соответствует фактам. Это логично. Уничтожить изучаемый объект было бы нелогично.

– Да, но…

– Помолчи. Не думай, что я полон казенного командирского оптимизма. При экипаже в три человека, а на этот момент и в два, казенный оптимизм не проходит. Хотя, впрочем, и при большей аудитории мало кого убеждает, на то он и казенный. Я просто отказываюсь рассматривать то, что случилось с нами, как трагедию. Просто-напросто отказываюсь. Вот если бы «Сызрань» прошил какой-нибудь обломочек, если бы наш корабль превратился в вечный космический склеп с тремя быстро замороженными мумиями на борту, это была бы трагедия. И то не слишком большая, не будем заблуждаться насчет своего места в истории.

Но мы же живы, Сашка, живы и невредимы. Да, чувствовать себя инфузорией на чьем-то предметном стеклышке неприятно. Но почему все должно быть приятно, откуда такое убеждение? Почему мы так уверены, что только мы имеем моральное право совать инфузорий под микроскоп, а не наоборот?

– Господи, командир, я никогда не слышал от тебя такой пылкой тирады.

– Потому что я отвечаю не только тебе, друг Алек­сандр. Но и себе. А может, главным образом себе.

– То-то ты так красноречив. Я такой речи явно не заслужил.

– Не буду спорить. Ты уже не стонешь, а пытаешься быть саркастичным. Это прогресс, Сашенька. Когда ты кинешься на меня с кулаками, я буду совсем спокоен.

– Скоро, командир, потерпи.

– А если говорить серьезнее, Александр, живым тварям никогда не следует забывать о мифе старого зоопарка.

– Это еще что такое?

– Как ты знаешь, в старинных зоопарках зверей держали в маленьких клетках или – в лучшем случае – в небольших вольерах.

– Ну?

– И те посетители, которые сами хоть чуточку отличались от животных, хотя, надо думать, таких было не слишком много, смотрели с состраданием, как какой-нибудь тигр вышагивал взад и вперед за толстыми металлическими прутьями клетки, равнодушно поглядывая на зрителей и жмурясь своими желтыми кошачьими глазами.

– Очень образно, но…

– Не перебивай. «Ax, – восклицали девочки и мальчики, – бедненький, как ему должно быть скучно в клетке!» «Ах, – крякали мужчины, – как он должен тосковать без охоты!» «Ах, – вздыхали добрые женщины, – какая однообразная жизнь…» Тигр их не понимал. И хорошо, что не понимал, потому что иначе он бы им ответил: «Не несите околесицу, двуногие. Я вовсе не бедненький. Наоборот, мне сказочно повезло: я сыт, а это для нашего братца дело первейшее. На воле о регулярном питании можно только мечтать. К тому же, уважаемые, я в абсолютной безопасности, и это, должен вам заметить, весьма и весьма недурственно. Вам, конечно, не понять, что это значит, когда каждую секунду какие-нибудь двуногие гадины, того и гляди, всадят тебе пулю между глаз, когда любой кусок мяса может быть нафарширован отравой. Не жизнь, а сплошная лотерея. А погода, дамы и господа? Вы мокли когда-нибудь под многонедельными тропическими ливнями, дрожали под пронизывающим ветром? Ну, и вопиющее отсутствие медицинского обслуживания, когда любая дрянная заноза в лапе превращается в пытку и задуплившийся зуб делает из тебя не просто мизантропа, а даже людоеда. Зато здесь, в клетке, неплохая жратва. Причем, заметьте, уважаемые, ее приносят, а на воле за ней, бывает, так набегаешься, что кусок в горло не полезет. Опасности никакой, разве что обожрешься вашими подачками. Чуть захандришь, целая комиссия в белых халатах: «Может, витаминчики бедняжке, может, клизму?» А вы говорите – воля. Видал я эту волю в белых тапочках…»