Зиновий Юрьев - Черный Яша

Зачем я здесь сижу, пронеслось у меня в голове, когда я мог бы лучше поехать к Яше или встретиться с Галочкой? Но я так и не успел как следует прочувствовать нелепость своего пребывания в этой накуренной комнатке. Вместо этого я почему-то опрокинул еще одну рюмищу. Да, конечно, к Яше…

– Толька, друг любезный, – качнулся ко мне хозяин, – знаешь, отчего ты несчастен?

– Нет, – сказал я.

– Потому что ты не турист. Мы так с Тонькой давно уже плюнули на все эти пляжи-мажи, – жарко зашептал Володя. – Ходим в турпоходы. Только-только вернулись из Якутии. Потряска. Медведя съели – пальчики оближешь! Это все наша группа. Не веришь? – внезапно обиделся он.

– Почему же, почему же, па-а-чему? – вдруг пропел я.

– Ну ладно, так и быть, расскажу тебе, кто есть ху или ху есть кто, хочешь? Вон та, Ирка, которая кричала «штрафную», как ты думаешь, кто она?

– Парикмахерша, – сказал я. – И я на-ас-таиваю на своей правоте.

– Вот и нет, – печально сказал Володя. – Она учитель физкультуры, и у нее первый разряд по настольному теннису.

– Пусть она научит меня делать топ-спин, – пошло захихикал я. Я чувствовал, что пьянею и несу чепуху, что нужно бы встать, подставить голову под холодную воду и отправиться к Черному Яше, но мысли мои стали какие-то скользкие и вывертывались, как только я пытался поймать их.

– А я знаешь кто? – продолжал Володя. – Скажешь, инженер? Турист? – Володя злорадно цыкнул. – Это все думают, что я инженер и турист. А-а-а на самом деле я ино… иноп… инопланетянин… Не веришь? – спросил он угрожающе. – По глазам вижу, не веришь. Ну и черт с тобой, – добавил он разочарованно и устало. – Никто не верит. Давай лучше выпьем.

Мысль о Яше попыталась в последний раз встать на ноги в моей бедной нетрезвой голове и рухнула. Комната плыла в сизом табачном дыме, и мне было бесконечно грустно оттого, что никто не признает в Володе инопланетянина.

Я проснулся и открыл глаза. Кто-то сидел на моем черепе. Я поднял руки, чтобы освободиться, но никого на себе не обнаружил. Просто голова была налита свинцовой болью. От движения боль плеснулась и тяжело ударила в виски.

О господи, где я, что со мной? Если бы только можно было напиться водички. Чистой, холодной водички. Журчащей, текущей, струящейся… Где я лежу? Я пошарил руками. Похоже было, что я распластан на тахте и кусок ковра засунули мне в рот. Нет, естественно, это не ковер, это мой бедный шершавый язык.

Я осторожно слил боль к затылку и приподнял голову. Ну конечно же, я не дома, я у этих гадов Плющиков. Зачем, зачем я пошел к ним? Безвольная скотина, подумал я о себе. Самокритика помогла, и я, покачиваясь, встал.

В памяти начали медленно проявляться обрывки вчерашнего вечера. Кажется, мы ездили с инопланетянином Володей в какой-то ресторан «Азбе» за водкой. Меня осенила необыкновенно остроумная догадка, что на вывеске не горели оба неоновых "к", но Володя клятвенно уверял меня, что там, откуда он, ни в одном слове нет ни первой, ни последней буквы…

Я заехал домой, принял душ, съел две таблетки аспирина и и лег на кровать.

Мать бесшумно бродила по квартире, и я мысленно видел ее неодобрительно поджатые, как у Эммы, губы. Я задремал, а когда проснулся, было уже около часу.

– Позвонить ты хоть мог? – спросила мать.

– Раз не позвонил, значит, не мог, – ответил я со злобой, которую часто рождает ощущение собственной вины.

– Ты знаешь, какое у меня давление, – сказала она, – если бы ты не был всегда таким эгоистом, ты мог бы найти возможность предупредить…

– Мне двадцать девять лет, – пронзительным сварливым голосом крикнул я, – и я думаю, что меня не стоит больше воспитывать!..

– Побойся Бога, Анатолий! – Мать театрально сложила руки на груди и подняла глаза вверх, показывая мне, где именно находится тот, кого мне следует бояться.

– Я атеист.

– Очень остроумно.

– Ну ладно, хватит. У меня нет сил препираться с тобой.

Мать вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь. Тренькнул параллельный телефон. Ну конечно, теперь целый день она будет звонить подругам и рассказывать, какое у нее выросло бесчувственное чудовище.

Я оделся и поехал в институт. Голова тяжелая, на душе мерзко, сердце сжимало от смутных дурных предчувствий.

Яша встретил меня вопросом, где я был.

– Я плохо себя чувствовал, – соврал я, презирая себя за слабость.

Яша помолчал, потом спросил своим ровным, тусклым голосом:

– Скажи, Толя, почему мне так часто не говорят правду?