Зиновий Юрьев - Дальние родственники

- Смирение?

- Ты умница, - сказала Леночка и потерлась щекой о его плечо. - Смирение. Именно смирение.

Боже, что только не проносилось в его дурной голове! Все чушь собачья. Тонкий она человек, тонкий и добрый, а что смотрит на нее вся улица, то разве она виновата? Волосы ей, что ли, посыпать пеплом и напялить на себя рогожное рубище? Он не сказал ни слова, не сделал ни жеста, но Лена, наверное, поняла все, потому что взяла его ладонь и нежно провела по ней пальцем. Блаженно было и щекотно.

- Дурачок ты у меня, - сказала она,

У нее, у нее! - торжествующим хором вскричали все клетки и органы Юрия Анатольевича. - У нее! - восторженно вопили нейроны и ганглии головного мозга. - У нее! - дрожащим тенором вторил спинной мозг. - У нее! - екнула басовито селезенка. - У не-е, у не-е! - отбило такт сердце. - Мы все у нее, мы принадлежим ей и рады рабству.

Мир был прекрасен и сиял улыбками. Мимо медленно проехал "мерседес", который он только что хотел преступным образом присвоить. За рулем сидел седобородый величественный человек. Наверное, архиепископ или академик. Или зав. овощной базой.

- Юрка, хорошо, что ты сегодня не сидишь у следователя.

- У следователя? За что?

- Это неважно. Всегда найдется за что. За склонение к хищению особо крупной клизмы с использованием служебного положения. Мало? За склонение к сожительству в особо крупных размерах...

- Идиотка. Тебя уж склонишь... Так что бы сказал следователь?

- Он должен был бы вытягивать из тебя показания щипцами, лучше всего гинекологическими, для родов. А следователя нельзя восстанавливать против себя. Следствию нужно помогать. Глядишь - и зачтется.

- Что зачтется?

- Чистосердечное раскаяние.

- Раскаяние в чем?

- Неважно. Всегда найдется, в чем раскаяться.

- Хорошо, я раскаюсь.

- Пожалуйста. А то ты начинаешь и тут же останавливаешься. Единственное, что тебя хоть частично извиняет, - это головокружение от близости к своей птичке-синичке.

- За склонение синицы к сожительству...

- Все, Юрий Анатольевич, вы открылись. Все ясно. Вы долго скрывали, но теперь я поняла все: вы страдаете орнифилией, то есть извращенной страстью к птицам.

- Такого извращения нет.

- Есть.

- Нет.

- Хорошо, я тебе докажу. - Леночка выпустила руку Юрия Анатольевича и обратилась к молодому человеку в красной курточке с прыгающей кошкой на груди. Под кошкой было написано "пума".

- Простите, вы не скажете мне, есть ли такое извращение орнифилия?

- Что-о? - раскрыла рот пума.

- Страсть к птицам.

Молодой человек неуверенно рассмеялся и вопросительно посмотрел на Юрия Анатольевича.

- Не обращайте внимания, - кротко сказал Юрий Анатольевич. - Сестра немножечко... не в себе, понимаете? Ее отпустили из больницы на часок погулять со мной. Вообще-то она не опасная, скорее даже тихая, ее часто отпускают со мной погулять.

- Черт те знает что, - буркнула немолодая дама с накладным рыжим шиньоном и злыми губами. - Пьяных, слава богу, меньше стало, так психов выпускают. Лечить лень, вот и выпускают. План перевыполняют для премии.

- Ну, Ленка, с тобой не соскучишься, - покачал головой Юрий Анатольевич, - озорница ты...

- Простите, доктор, - прошептала Леночка, - мне так хотелось понравиться вам... Может, мне лучше нужно было рассказать вам, как я готовлю настоящие белорусские картофельные оладьи - драники.

- Да, Лена, да! - вскричал Юрий Анатольевич, остановился и поцеловал старшую медсестру сначала в левый, потом в правый глаз.

- Есе! - властно просюсюкала Леночка, стоя с закрытыми глазами.

- Во дают, бес-стыд-ники, - весело пропел старичок в желтой рубашке с погончиками. Слово "бесстыдники" он произнес медленно, смакуя все слоги.

Они шли рядом и молчали, дурашливость вдруг уступила место серьезности. Казалось, они оба только что сдали какой-то трудный экзамен и теперь отдыхали после испытания.

- Так что же с Владимиром Григорьевичем? - спросила наконец Леночка.

- Он был очень слаб. Инсульт. Левосторонний гемипарез, кровоизлияние во внутреннюю капсулу правого полушария...

- Я знаю, - прервала его сестра.

- Сегодня я не мог узнать его. Шел без палочки, почти не хромая. Да что шел! Он у меня в кабинете сделал приседание! Я б ни за что не поверил, если б не видел своими глазами. И давление, и пульс - как будто не его. Сто сорок на семьдесят пять, пульс семьдесят, наполнение - как у стайера.

- Ничего удивительного, - покачала головой Леночка, пациент доктора Моисеева. Да, да, того самого Моисеева...