Зиновий Юрьев - Люди и слепки

В комнату ввели Лопо. Он посмотрел на меня и впервые не опустил глаза. И занавесочки в них не задернулись. Он пришел в Первый корпус и знал, что больше никогда отсюда не выйдет. Глаза его были печальны, должно быть, он думал о Заике…

– Лопо, – сказал я, – ведь ты умеешь разговаривать. Ты хорошо скрывал это от людей, но теперь это не нужно.

– Я знаю, – сказал тихо Лопо, и в его голосе звучало достоинство, которого так не хватало мне, – я пришел в Первый корпус. Я знаю, что привезли моего больного человека-брата. А когда привозят человека-брата, слепок-брат уходит в Первый корпус. Я пришел.

– Нет. Лопо, – как можно мягче сказал я. – С тобой так не будет. Ты еще увидишь и Заику, и других.

– Разве она тоже идет в Первый корпус? – спросил Лопо, и лицо его на мгновение потеряло выражение отрешенного спокойствия.

– Нет, ты увидишь ее не здесь.

– А, я понимаю. Мне дадут здесь твердую ногу. Про-тез…

– Нет, не беспокойся. Все будет хорошо. – В горле у меня стоял комок, и я никак не мог проглотить его. Я повернулся к доктору Грейсону. – Я вам больше не нужен?

– У меня к вам еще одна просьба. Через четверть часа мы начнем инсценировку операции и вызовем сюда мистера Клевинджера. Вы встретите его и посидите с ним в прихожей. Скажите, что состояние его сына резко ухудшилось и пришлось срочно делать операцию.

В голосе доктора Грейсона звучало беспокойство. Священный Алгоритм, и этот человек совсем еще недавно владел моей волей, командовал мною…

Я вышел из операционной и уселся в кресло. Я не выспался, голова гудела, но я был полон торжествующей легкости. Потом, потом я буду думать, как все это случилось, а сейчас я был свободен. Дьявольская эта вещь, темная сурдокамера, если с ее помощью, без побоев и пыток, они сумели заполонить мой разум и командовать мною, как заводным человечком. Отцы-программисты, неужели это я шпионил за несчастным пареньком, которого одичавшая в здешнем аду простая женщина научила говорить и прятать глаза от людей? Мне было бесконечно стыдно, но стыд не тяготил, он очищал меня, как поток кармы.

Я подумал, что более удобного времени для погружения в гармонию у меня не будет. Теперь же я сумею погрузиться в гармонию быстро, и карма смоет всю накопившуюся во мне грязь.

Я закрыл глаза и начал расслабляться, волна мягкой теплоты поднималась от самых кончиков пальцев. Еще минута, и я отыщу свое место в гармонии, окунусь в ток кармы. О, как я буду купаться в ней, как буду подставлять ей каждую клеточку!

И вдруг я почувствовал, что не могу отрешиться. Перед глазами у меня стояло лицо Лопо. Значит, я не готов к погружению. Это очень опасное состояние. Пактор Браун говорил: «Погружение – эта та духовная пища, без которой нельзя обойтись. Но если уж ты начинаешь обходиться без нее, вряд ли ты скоро почувствуешь голод».

И все же в отличие от предыдущих дней, когда я тоже не мог погрузиться, сегодня я не испытал шока. Не было почему-то ощущения потери. К своему удивлению, я почувствовал, что не исчезло даже странное ощущение торжествующей легкости.

Когда-то я уже испытывал такое ощущение. Когда-то давно. Совсем давно. Отец уже умер.

Я остался совсем один. Мать не замечала меня. Я тосковал по отцу, а она – так мне казалось – не могла простить ему нашей жалкой квартирки, долгих месяцев болезни, молящего и жалкого взгляда.

Я жил тогда практически на улице, и асфальтовый мир был единственным миром, который я знал.

Был жаркий летний день. Воздух был густой, и смрад обладал физической плотностью. Я сидел у пожарной лестницы. Мне не хотелось жить. Я думал о том, что нужно схватиться за ржавое железо лестницы, подтянуться – нижней ступеньки не было, – залезть повыше и броситься вниз. И все. Мать, наверное, и не заплачет. А Джои пожмет плечами. «Так и не заплатил», – скажет он и подмигнет неизвестно кому своим единственным жестоким глазом. Я должен был ему семнадцать НД, и не было во всем мире человека, который мог бы дать мне эти НД или спасти меня от Джои. Я мысленно уже в двадцатый раз бросался с лестницы вниз и ощущал на лице последний, страшный удар воздуха, когда на голову мне вдруг опустилась рука.

– Ты чем-то расстроен?

Я поднял глаза и увидел маленького человека в одежде пактора. Он улыбнулся мне, и прикосновение его руки словно отняло у меня часть страха. Это был пактор Браун, и я пошел за ним, как увязавшаяся собака. Я, поняв, что он не прогонит меня и мне не нужно будет отдавать одноглазому Джои семнадцать НД, я испытал чувство торжествующей легкости.