Зиновий Юрьев: Люди и слепки

– Простите…

– Не извиняйтесь, мисс Синтакис, мы же члены одной семьи. Кому же излить душу, если не брату по Первой Всеобщей? – сказал я как можно нежнее. Сердце мое сжалось от жалости и сострадания. Я ощущал все ее беспредельное одиночество в холодном асфальтовом мире. Мне были понятны эти чувства.

– Да, да! – воскликнула девушка. – Если бы не Первая Всеобщая, я бы не смогла жить. И дня не прожила бы.

– Конечно, мисс Синтакис, да святятся имена отцов-программистов в веках. Скажите, а где именно работал ваш брат?

– Он эмбриолог. После окончания университета долго не мог найти подходящую работу, а потом вот уехал.

– А куда?

– За границу. Адреса его я не знала. Он говорил, что это какое-то засекреченное место.

– Но ведь письма от него приходили? На них были штемпели? А куда вы ему писали?

– Да, конечно. Но штемпели были только местные. И писала я ему по местному почтовому адресу.

– Скажите, мисс Синтакис… брат присылал вам деньги?

– Да. Иначе как бы я могла жить здесь, в ОП? На свою зарплату я здесь даже собачьей конуры не смогла бы снять.

– Значит, Мортимер зарабатывал там неплохо?

– Точно не знаю, но, по-моему, даже очень неплохо.

– А рассказывал он вам о своей работе за границей? Ну хоть что-нибудь?

– Нет. Ни слова. Вначале я спрашивала, а потом перестала. Раз нельзя человеку рассказывать – значит нельзя. Думаю только, что работал он где-то на юге.

– Почему?

– Он вернулся очень загорелым. У нас так не загоришь, хоть целыми днями жарься на солнце.

– О чем же вы говорили с братом в день его исчезновения, когда позвонили домой?

– Да ни о чем особенном. Голос у Морта был веселый. Он сказал, что прикидывает, как снять нам домик побольше.

– Он вас ни о чем не спрашивал?

– Спросил, когда я приеду домой.

– Когда вы вернулись, мисс Синтакис, здесь было все, как обычно?

– Да. Только брата не было. Обычно он меня поджидает, и мы вместе обедаем, но вначале я не волновалась: ну, пошел погулять на полчасика.

– А когда вы начали беспокоиться?

– Часов в девять, когда стало уже совсем темно, ведь никто в это время и носа на улицу не высунет. Поселок наш хоть и охраняемый, но все-таки судьбу никто не хочет искушать.

– А вам не пришло в голову, мисс Синтакис, что Мортимер мог задержаться у кого-нибудь из друзей?

– Нет, это невозможно.

– Почему?

– Да потому, что у него нет друзей.

– Как, совсем нет друзей?

– Нет. За два месяца, что он приехал, при мне ему никто не звонил.

– Когда вы вошли в его комнату?

– Ну, точно я не знаю, было уже совсем поздно, часов, наверное, одиннадцать. Я себе просто места не находила. Проедет где-то машина, я вся застываю. Я подумала, может быть, он оставил мне записку. Зашла к нему в комнату – ничего. Еще раз осмотрела гостиную и прихожую. Около полуночи я позвонила в полицию, а они там только посмеялись. У нас, говорят, каждый день и отцы семейств рвут когти, а тут холостяк пошел погулять, не доложившись своей сестричке. Через неделю, если не появится, звоните снова, включим его в списки пропавших. Только утром, после ужасной бессонной ночи я сообразила позвонить на наш контрольно-пропускной пункт. Дежурный сержант был очень вежлив, попросил меня подождать у телефона, все проверил и сказал, что Мортимер Синтакис ни 25-го, ни 26-го, ни 27-го октября из ОП не выходил и не выезжал, и к нему никто не приезжал, и на территории поселка никаких происшествий не зарегистрировано. Вот и все, отец Дики.

Кэрол Синтакис как-то сразу осела в кресле, плечи ее опустились, глаза потухли. Видимо, пока она говорила, в ней еще жила надежда, но стоило ей высказаться, как она сама увидела, что надеяться-то, собственно, не на что. К сожалению, я это видел тоже.

Я еще раз достал из кармана фотографию Мортимера Синтакиса, которую мне дала его сестра. На меня смотрело вполне банальное лицо молодого мужчины с чуть сонным выражением.

Если у сестры была хоть какая-то индивидуальность, то брат мог вполне быть изготовлен на конвейере из стандартных и не слишком дорогих деталей. Я спрятал фото в карман, вздохнул и пошел к соседнему домику, точно такому же, как и дом Синтакисов.

Мне открыла дверь пышногрудая усатая дама в высшей степени неопределенного возраста. Едва увидев мою желтую одежду, она взорвалась, если не вулканом, то уж гейзером наверняка.

– Ах, помон к нам пожаловал! Евнух из Первой Всеобщей! Христопродавец! Предали Христа нашего, спасителя, сменяли на железки и проволочки!