Зиновий Юрьев - Полная переделка

— Мистер Каллахэн, я хотел бы поговорить с вами, — тихонько сказал черноволосый. Он продолжал улыбаться, но глаза у него были холодные. И неподвижные. — Наедине, — добавил незнакомец. — У вас такая очаровательная супруга и такой симпатичный парнишка… Не стоит мешать им нашими разговорами.

— Я не… — Каллахэн хотел было сказать, что не имеет чести быть знакомым с посетителем, он уже и фразу составил в уме: «Простите, но я не имею чести…», но что-то в глазах Фалькони удержало его. — Пройдемте в мою комнату.

Слова «моя комната» были небольшим преувеличением, потому что своей комнаты у Майкла Каллахэна не было. Вся его квартира состояла из двух комнат: спальня, в которой они спали с Этель, и гостиная, в которой спал на диване Джерри.

Фалькони сел на стул, а Каллахэн опустился на кровать. Он вдруг почувствовал, что устал. Целый день на ногах, всю смену. Сорок семь шагов в одну сторону, сорок семь обратно. Иногда туда получалось сорок шесть, а обратно сорок восемь, но в среднем длина коридора его сектора на третьем этаже составляла сорок семь шагов. Пять лет он считал свои шаги. Немало.

— Мистер Каллахэн, — тихонько спросил Фалькони, — сколько вы получаете в тюрьме?

— А в какой степени… — пробормотал Каллахэн, но снова не закончил фразы из-за холодного и внимательного взгляда гостя.

— Восемь? Девять тысяч в год?

Каллахэн молча кивнул. Девять двести в год. Это за его-то работу. Девять двести — разве это деньги? Высчитываешь, сколько пива можешь позволить себе выпить в неделю. Голова пухнет. Отец, глава семейства.

— Мистер Каллахэн, я хочу предложить вам десять тысяч НД.

— Десять тысяч? — Цифра была так велика, что он переспросил еще раз: — Десять тысяч? — Господи, больше его годового дохода.

— Совершенно верно, — кивнул Фалькони.

— Десять тысяч НД мне?

— Вам. Но я, наверное, не совсем ясно выразился. Десять тысяч только сейчас — вот деньги, а вторые десять тысяч после…

Господи, какие две толстенькие, аккуратно заклеенные бумажной ленточкой пачечки. Сиреневые купюры по двадцать НД. Это значит — по пятьсот купюр в пачке. Или это в двух пачках десять тысяч? Тогда по двести пятьдесят в пачке.

Каллахэн видел не только сиреневые бумажки с бородатым лицом. Это была квартира из трех комнат. И у него, Майкла Каллахэна, впервые за тридцать шесть лет жизни будет своя комната. И портсигар, как у Шилдса, который играет, когда открываешь его. И шуба у Этель. Он скажет так небрежно, мимоходом: «Да, Этель, тебе не пора купить новую шубу? А то ты мне не очень нравишься в старой». Она грустно улыбнется. Бедная Этель, немного у нее радостей. «Давай встретимся в пять, нет, лучше в полпятого, и пойдем посмотрим тебе новое пальто. Не очень дорогое, что-нибудь за триста—четыреста НД». Она поймет, что он не шутит, и крикнет: «О Майкл!..»

Он поднял голову и посмотрел па Фалькони. Тот понимающе кивнул.

— И что же я должен сделать? — спросил Каллахэн.

— О, ничего особенного. Завтра во время своего дежурства вы зайдете в камеру, где сидит Льюк Поуст. Он ведь в соседнем секторе?

— Да, — прошептал Каллахэн. Он уже знал, что будет жить по-прежнему в двухкомнатной квартире, что Этель придется еще пару лет проходить в старом пальто и что он так и не узнает, сколько же купюр в такой пачке.

— Когда у него суд? Как будто скоро?

— Через неделю.

— Прекрасно. Вы знаете, между прочим, в чем он обвиняется?

— Кажется, убийство.

— Три. Три трупика висят на нем. Довольно тяжелый груз. Далеко с ним не уплывешь. Смертная на сто процентов. Льюк, насколько я его знаю, выберет, конечно, переделку. Но пока что он гот Льюк Поуст, который мать готов продать в публичный дом за сотню НД.

— Я не… — Каллахэн хотел сказать, что говорить им, к сожалению, не о чем, он даже фразу уже составил в уме: «К сожалению, говорить нам…», но снова замолчал. Гипнотизер он, что ли, этот чернявый?

— Вы войдете в камеру Льюка и скажете, что Фрэнк Фалькони передает ему привет.

— И… и за это…

— Не совсем. Вы скажете ему, что Фрэнк Фалькони положит в банк на его имя пятнадцать тысяч НД. Вы объясните ему, что для этого ему нужно сделать очень немногое — всадить вовремя прогулки нож в живот некоему Язону Рондолу, который тоже ожидает суда. Не забудьте только сказать Льюку, что на его приговоре это никак не отразится. А то ведь он порядочная дубина, и ему надо хорошенько вбить в голову, что три ли убийства, четыре или пятнадцать — приговор тот же самый — смерть. Или переделка, конечно.