Александр Юринсон - Исправительный дом

Клерк, младший офицер, тупо посмотрел в экран, производя, очевидно, вычисления в уме.

- Пятый год исправления - второй курс? - он поднял глаза на сидящего перед ним заключенного. - А, писатель.

Прозвище, - даже не прозвище, а ярлык, навешанный начальником колонии, мгновенно получил широкую известность. "Густав Юман Второй"

- так прозвали 28512-го заключенные; надзиратели и преподаватели обращались к нему не иначе как "писатель".

Человек в оранжевом комбинезоне промолчал.

- И чем ты нас порадуешь, писатель? - глумился клерк; и вдруг спохватился и вернулся к "заклинанию": - Жанр произведения?

- Повесть.

- Название?

- "Семнадцатый спутник".

- Язык?

- Русский; сделан перевод на английский.

- Давай сюда.

Заключенный протянул карточку; клерк взял ее и вставил в компьютер:

- Свободен, - сказал он и добавил неофициальную формулу "заклинания": - В том смысле, что можешь идти в камеру.

* * *

Через несколько дней его вызвали в службу контроля за распространяющейся информацией, иначе - цензурный отдел. Принял старший офицер, блондин с отталкивающим лицом и шестиконечной звездой на погонах. Чуть пониже красовалась "птичья лапа" - знак пацифиста. Много лет назад, заключая контракт на службу, этот человек ставил условие не привлекать его к участию в боевых действиях. Такие значки были у многих надзирателей.

- Что это за галиматья? - дернул он некогда острым, а теперь мясистым и безобразно выпирающим подбородком в сторону экрана.

- Разрешите посмотреть? - спросил заключенный.

- А для чего, как ты думаешь, я тебя позвал?

Человек в оранжевом комбинезоне колебался. Формально разрешения не было. Если он обойдет стол и заглянет в экран, офицер может обвинить его в покушении. А это уже однозначно трибунал.

Заключенный поколебался и все-таки подошел.

На экране красовался его номер; под ним - текст его повести.

- Как ты думаешь, такое можно читать?

Офицер ткнул в экран кривым толстым пальцем, но попал куда-то не туда. Текст повести сменился другим: заключенный успел увидеть оскалившуюся змею в углу и надпись: "Совершенно секретно!" У офицера перехватило дыхание. Он беспорядочно замахал руками, прогоняя 512-го на другую сторону стола.

- Вон! - вырвался наконец запоздалый хрип.

- Слушаюсь, - произнес заключенный и повернулся к двери.

- Стой, - неожиданно нормальным и спокойным голосом заговорил офицер. - Вернись. Я имел в виду - вон из-за моего стола. Я не закончил.

Человек в оранжевом комбинезоне вернулся и расположился в кресле.

Испуг сбил с цензора гонор; к тому же он не знал, что успел прочитать заключенный - у некоторых людей фотографическая память.

- Итак, - офицер собирался с мыслями. - Решение, сделать ли твою писанину общедоступной, принимаю я. А мне кажется, что делать этого не стоит. Во-первых: что за язык? Сплошные ругательства и жаргон. И вообще это очень вредная вещь. Что это такое - прилетают инопланетяне и освобождают заключенных?

- Вы, очевидно, не дочитали до конца. - 512-й устроился в кресле поудобней и закинул ногу на ногу. - Не освобождают, а превращают в своих рабов. А жаргон... я описывал наш быт.

- Быт? Может быть, ты сам любишь так выражаться, писатель? Разве твоя специальность - не изящная словесность?

- Не все то изящно, что антиквариат. Я могу выражаться на языке Солженицына и Диккенса, но мы живем в другом мире.

- В каком - другом? - Офицер вернул на экран обсуждаемую повесть. За последние пять лет ты забыл нормальную жизнь. Идея твоей писанины

- вечная тюрьма, вечное рабство.

- Это только одно произведение. В следующем я опишу семью бюргеров, проводящую отпуск на ливийских пляжах.

Фигурально выражаясь, он наступил цензору на мозоль. Офицер, конечно, был немец, колбасник, бюргер. Пацифист. Незадачливый служака. И не его, 512-го, вина, что тот выставляет свои мозолистые ноги в каждый проход - но расплачиваться придется ему.

- Через месяц - экзамен по курсу средневековой немецкой поэзии, вынес приговор цензор. - Мы научим тебя любить каждую нацию...

писатель.

Впрочем, уже на следующий день повесть была доступна с любого терминала колонии.

* * *

Исправление уже подходило к концу, когда его снова, без видимой причины, вызвали к начальнику колонии. Адам перешагнул порог и остановился. На месте огромного негра сидела девушка-китаянка, совсем, вроде, девчонка; ростом - ну раза в два меньше прежнего владельца кабинета. Впрочем, восьмиконечная звезда красовалась на своем месте, на погонах. А лет девчонке было максимум тридцать, хотя кто их разберет, китайцев.